Мольба Алексеича

С Николаем Алексеевичем Ампилоговым мы познакомились несколько лет назад. Он живет в частном секторе недалеко от зоопарка. У него произошел территориальный конфликт с соседями, и Николай Алексеевич обратился в газету за помощью. Я погряз в этой тяжбе, помочь толком ничем не смог, но случилось так, что отношения на этом не прервались.

Это он не захотел их прерывать. Зайдет, бывало, в редакцию, расскажет о житье-бытье да и спросит вдруг: «Ну, как, ничего не узнал про отца Люды? Помнишь, я просил?» Как же не помнить, еще как помню. Но Николай Алексеевич, дорогой, что же я могу сделать-то?
Людмила Константиновна – его жена. У нее был отец. Впрочем, об этом немного позже, об этой драме...
Последний раз Николай Алексеевич принес вырванный из школьной тетради листок, исписанный его каракулями – «открытое письмо президенту Эстонии господину Мери, президенту России господину Ельцину, канцлеру Германии господину Колю».
– Давай в газете напечатаем, – предложил он. – Только желательно 7 мая, в мой день рождения. Шестьдесят пять мне.
– Но сегодня уже пятое... А о чем письмо-то?
– Как о чем? Да о нас, о нашей жизни невыносимой. Плохая, говорят, была оккупационная власть Советов. Но тогда у нас были бесплатные лекарства, льготные путевки в санаторий, самолет в полстоимости, уважение... А сейчас? На одни лекарства Людмиле сколько уходит. А еще продукты, дрова. Есть нечего, топить нечем...
Плечи его затряслись, он отвернулся. Такой он всегда. То слезу, стесняясь, уронит, то через минуту улыбается как ни в чем не бывало.
– Ладно, Алексеич, – говорю. – Использую ваше письмо, обязательно использую.
– Ну, хорошо. Когда зайдешь-то? Заходи, я сюрприз приготовил.
– Какой еще сюрприз?
– Приходи, там увидишь.
И он заковылял к выходу. Инвалид, а носит же его.

...Знакомая синяя калитка. Двор, гараж. В дом можно не заходить: ясно, что он, как всегда, в гараже ковыряется. Сразу заворачиваю туда.
– Ну, куда тебя черт несет! – такими словами встречает он меня, не оборачиваясь. – Ну, куда тебя черт несет! – доносится из глубины
голос Ампилогова.
– Чего ругаешься, Алексеич?
Он обернулся, сразу засуетился.
– А, это ты... Фу ты, господи, а я подумал, Люда. Ей только и ходить... Батарею, понимаешь, решил подлатать. Протекает. Сантехника вызывать – дорого обойдется. Как-нибудь уж сам. Тяжело, конечно. Снимать и то замучился. Руки-то у меня совсем отказывают. Ну, ладно, ты проходи в дом-то, проходи.
Людмила Константиновна – в валенках и с костылем. Она тоже инвалид – инсульт у нее два года назад случился.
Николай Алексеевич сразу же извлек откуда-то приличного размера сверток.
– Вот мой сюрприз! Чашки с блюдцами. Для вашей редакции. Ровно шестнадцать.
– Откуда, Николай Алексеевич?
– Военная тайна, – отвечает с улыбкой.
– А почему именно шестнадцать?
– Там посчитал, – кивнул он на стену.
Вот оно что... К стене прилеплена первая полоса юбилейного, по поводу 40-летия газеты, номера «Молодежи Эстонии», выпущенного летом 1990 года. А на ней – фотография пишущих в основном сотрудников. Шестнадцать? Может быть. Но с тех пор прошло четыре года...
Николай Алексеевич при каждой встрече говорит, как дорога ему эта газета, непременно с гордостью подчеркивает, что и себя считает причастным к ее созданию. Это они, комсорги, решали тогда – быть или не быть «Молодежке».

Как сообщает он президентам Мери, Ельцину и канцлеру Колю в своем открытом письме, «одному Богу ведомо, почему оказался в Таллинне». Пишет также, что «остался здесь один из большой династии Ампилоговых». Война разбросала их по всей земле.
Война... Он рассказывает о ней много, подробно, перескакивая с одного на другое. Вместе с тремя своими неразлучными друзьями – было им по 12–13 лет – сбежали они из дома. На фронт.
– Патриотизм, несомненно, имел место, – поясняет Николай Алексеевич, – но больше, честно говоря, гнал нас туда голод. Жрать сильно хотелось. На картофельной шелухе не больно-то... Да и матери одной было тяжело, а отец на войне.
Первая попытка была безуспешной – бомбежка разметала железнодорожный состав. Он начал было рассказывать о подробностях той бомбежки, но прервал сам себя:
– Это слишком страшно.
И только с третьей попытки попал юный Ампилогов в воинскую часть – помощником повара. Но недолго служил он при котлах: часть попала в окружение. Плен. Побег из эшелона, идущего на запад. Скитания по деревням и партизанам, пока, наконец, снова попав в родные тамбовские края, не оказался у дальней родственницы. Где и дождался конца войны. А вскоре очутился в Таллинне. Одному Богу ведомо? Да нет, просто приехал к отцу, завербованному сюда в качестве строителя. Сам стал работать. Шофером в рыбколхозе «Маяк», позже – таксистом, когда последствия травмы сказались и грузовым автомобилем управлять стало тяжело. День, когда стал инвалидом, 16 августа 1960 года, тоже частенько вспоминает. Молод совсем был. Привез какой-то груз в «Маяк», а там как раз пьяные работники трос тянули. Садануло по ноге...
– Шофер первого класса, и руки есть, и голова вроде, – говорит Николай Алексеевич. – Чувствую, мог бы еще. Но куда от нее-то, – кивнул он в сторону жены, сидящей на краешке дивана. – Ей бы в санаторий надо, массаж. Да откуда такие деньги взять.
Людмила Константиновна, неподвижно глядя в одну точку, лишь мерно двигает правой ногой – видимо, так врач велел.
Она была меленькой девочкой, когда фашисты дотла сожгли их деревню Березовец, что в Новгородской области. Жителей загнали в вагоны и повезли в Эстонию. В концлагерь. Вот так Людмила Константиновна, а тогда просто Люда Малина, вместе с родителями, братьями Женей и Колей впервые оказалась на этой земле.
– Да ты расскажи человеку поподробнее, – просит Николай Алексеевич.
– Чего рассказывать-то, – отвечает Людмила Константиновна, все так же глядя куда-то вдаль и двигая ногой. – Ну, приходили в лагерь богатые эстонские хуторяне, отбирали работников. Так попали мы на один хутор, потом на другой. Вот там оказалась злая хозяйка. У нее кошка была, и я поила ее молоком, которое мама надаивала от хозяйских коров. Ну, и привязалась эта кошка ко мне, побежала, помню, однажды за мной, хозяйка – за ней. А я... Ну, девчонка же была, взяла кошку на руки и не отдаю. Так хозяйка эта – плетью, плетью меня по глазам. Вот это запомнилось...

Это, однако, не самое страшное, что запомнилось Людмиле Константиновне. А что же? Как сжигали людей в лагере? Складывали штабелями – слой бревен, слой человеческих тел – и сгоняли заключенных смотреть. Да, маленькая Люда Малина тоже была среди тех, кого сгоняли, и она этого не забудет никогда. Как и тот день, конечно, когда в последний раз видела своего отца.
– Мы работали все у той же хозяйки, – вспоминает Людмила Константиновна. – Однажды утром к нам приехала легковая машина с сине-черно-белым флажком на капоте – люди из «Омакайтсе» (во время Второй мировой войны эстонская добровольная военизированная организация, действовавшая на стороне нацистской Германии. – А.Б.). Они велели папе сесть в машину. И увезли, сказав, что через пару дней он вернется. Но с тех пор мы его не видели. Он пропал вместе с нашими документами, метриками, которые были у него в нагрудном кармане.
Когда это случилось? У Людмилы Константиновны есть четкий временной ориентир – март 1944 года, сразу после бомбардировки Таллинна советской авиацией.
– Вы думаете, здесь есть связь? – спросил я.
– Не знаю, – пожала она плечами. – То ли песни мы пели, что наши скоро придут... И потом, хозяйка очень неприязненно относилась к папе, хотела, чтобы он со мной возвращался в лагерь, а мама с Женей остались. Папа сказал – нет, так не пойдет. Может, из-за этого... А омакайтсевец этот вроде ее знакомый был, любовник, что ли. Да какая теперь уже разница.
С тех пор Людмила Константиновна ищет отца, не теряя надежды хоть что-нибудь узнать о нем.

Николай Алексеевич рассказывал мне об этом еще тогда, несколько лет назад, когда мы первый раз встретились с ним по поводу его территориального конфликта. Дал короткую справку из архива: «Малина Людмила, род. 8 августа 1933 года. 9 августа 1943 года была доставлена в Пыллкюлаский карантинный лагерь. 11 мая 1944 года отправлена на о. Вормси (Эстония)». И попросил:
– Ты же в газете работаешь, пожалуйста, узнай что-нибудь.
Потом они получили еще одну справку из архива. Немногим более подробную, но и там об отце – Малине Константине, 6 марта 1888 года рождения – ни слова. «К сожалению, других сведений не обнаружено. Документы периода немецкой оккупации территории Эстонии сохранились частично» – такими неутешительными словами заканчивается справка. В своем открытом письме Ампилогов, конечно же, и эту свою боль выплескивает: «Господа президенты, на коленях прошу вас, укажите хотя бы место, где лежат его кости. Мы обращаемся ко всем людям – помогите нам...» Что может здесь газета? Только лишь растиражировать эту мольбу.

...Не дождавшись отца, Людмила с мамой отправились в Таллинн, в гестапо – попытаться узнать, куда же его увезли. К тому же ведь без документов остались.
– И вдруг смотрим, – говорит Людмила Константиновна, – по улице подвода едет. А на ней Женя, мой старший брат. Сидит и ревет...
Людмила Константиновна рассказывала все с тем же непроницаемым выражением лица, все так же машинально двигая правой ногой, но тут ее лицо сморщилось, и она беззвучно заплакала. Николай Алексеевич сразу засуетился, не зная, куда девать свои большие мозолистые руки.
– Ну что ты, что ты, ты же у меня умненькая девочка, – забормотал он.
Однако Людмила Константиновна успокоилась быстро, и лицо ее снова приняло привычное отстраненное выражение.
– В общем, опять забрали в лагерь, – продолжила она. – Вскоре нас привезли в Хаапсалу, а оттуда – на остров Вормси. Там до того шведы были, но их оттуда выселили.
– Там немцы испытания какие-то хотели проводить, потому и выселили. А русских пленных – завезли, – пояснил всезнающий Ампилогов.
Но никаких испытаний не было. Если и собирались, то не успели: уже наступала Советская армия.
– Я помню, как высадился десант на остров, – говорит Людмила Константиновна. – Пробегут, залягут опять, согнувшись, немного пробегут... Мама им машет, кричит: да не бойтесь вы, никого здесь нет. А они все равно...
И по-прежнему – ни тени улыбки. Строгое, неподвижное лицо. Потухший взгляд, который ничто, кажется, не может оживить. Хотя Николай Алексеевич старается изо всех сил.
– С острова Вормси ее в Выборг на корабле повезли, – рассказывает теперь уже он. – Там она на работу устроилась, хотя совсем еще малолетней была. И знаешь, какое звание заслужила? Ну-ка, Люда, сама скажи, – обращается он к жене с улыбкой.
– Лучший глинокоп республики, – серьезно отвечает Людмила Константиновна.

Потом она снова вернулась в Эстонию – брат Женя пригласил, который так здесь и остался. Стала работать на фанерно-мебельной фабрике – полировщицей, лакировщицей. Работа адская – пары, химикаты, но и здесь Людмила Константиновна была среди лучших. Предприятие часто выполняло заказы в нескольких экземплярах, для московской элиты, и именно ее отправляли в Москву для отделочных работ, если таковые требовались. Потом была обувная фабрика «Коммунар» – работа ненамного легче, «Пунане Койт»... Николай Алексеевич все не нахвалится на
свою супругу:
– А какой голос был! Чистый соловей! Пела – исключительно.
– Правда? – искренне удивился я.
– Ее однажды профессор музыки прослушивал, и знаешь – он рот так и раскрыл от удивления.
Николай Алексеевич развалился в кресле, изображая того профессора, пораженного голосом Людмилы.
– И что же профессор? – спросил я.
– Наказал непременно идти в консерваторию – там прослушиваться. – Он порылся в ворохе фотографий, разбросанных на столе, вытащил одну. – Вот. Вот бензовоз, на котором я лично отвез Люду в консерваторию. Я на нем тогда работал.
– Бог с ним, с бензовозом, – говорю, – что в консерватории-то было?
– Прослушали, тоже очень хвалили.
– Так что же учиться-то не стали? – повернулся я к Людмиле Константиновне.
– Да какой там учиться... Нот я не знала, да и поздно уже.
Тут она опять сморщилась, беззвучно потекли слезы.
– Ну что ты, что ты, ты же умненькая у меня девочка...
Алексеич хочет, как лучше, взбодрить немного жену, а получается – наоборот. Он вздохнул.
– Обидно... Честно жили, честно работали. Даже откладывали что-то. А теперь нищие. Разве могли мы подумать? Вот что обидно. Вот Люда. Лагеря, адская работа, переживания, а в итоге – инсульт. Вот что обидно.
Николай Алексеевич то присядет в кресло, то по комнате начнет ходить, то улыбка до ушей, то сам в задумчивость впадает. Уйдет из комнаты, и откуда-то из глубины слышится его бормотанье: «Вот что обидно».
– Теперь эти виды надо брать, – заговорил он о свеженаболевшем. – На жительство, что ли, или как там их? Справки, копии, опять деньги платить.

Да, ему надлежит испросить разрешения жить здесь, в этом доме, который Ампилоговы и Малины, в ту пору молодые, здоровые, работящие и умелые, сами построили. Ему и супруге его – тоже. Таковы законы Эстонской Республики. Таковы здесь нравы.
Он пишет в своем открытом письме господам Мери, Ельцину и Колю: «Всю жизнь, день и ночь, мы трудились. И вот настал финиш: сидим голодные, дров нет, угля нет, крон нет даже на лекарства...»
Впрочем, не так уж все беспросветно, судя по заключительным строчкам письма, адресованным руководителю «Маяка» Трофимову В. М.: «Низкий поклон вам и вашему коллективу за то, что помогли пережить нам эту страшную зиму». Пережить-то пережили, но уже сейчас, жарким летом, он опять думает об этих проклятых дровах, которых нет.

Конечно, многие сверстники Ампилогова могли бы написать такое письмо, он просто активнее других, но только одного не учел – мир перевернулся.

Николай Алексеевич и Людмила Константиновна хорошо знают, что такое немецкая оккупация. В отличие от молодых, самоуверенных и сытых наших политиков, с легкостью переписывающих историю и запихивающих сотни тысяч людей в эти нарисованные ими новые исторические рамки. Боль саднящих, незаживающих ран, нанесенных людям войной, им неведома и безразлична. Они наносят новые и новые. И этот период, который теперь называют советской оккупацией, Ампилоговы-старшие тоже весь прошли. Глотая ядовитые пары на «фанерке», крутя баранку
бензовоза... На благо республики трудились, как были уверены.
Нынче между этими двумя оккупациями ставят знак равенства. В лучшем случае. Теперь те омакайтсевцы, что увезли навсегда отца десятилетней Люды Малиной – герои. А оккупантом объявлена она сама.
Мир перевернулся. «Вот что обидно», – как сказал бы Николай Алексеевич. А Людмила Константиновна ничего по этому поводу не скажет. Она молчит, думая о чем-то своем. Только иногда позволит себе слабость. И то ненадолго. Потому что муж тут как тут: «Ты же умненькая у меня девочка...»

...А вскоре наша секретарша Жанна, юная и красивая, извлекла из пакета шестнадцать чашек и столько же блюдец, заботливо завернутых в бумагу. Разворачивала, протирала и аккуратно ставила в шкаф. В следующую пятницу у газеты день рождения. Сорок четвертый по счету.

Спасибо за подарок, Людмила Константиновна и Николай Алексеевич!

«Молодежь Эстонии» 09.07.1994