Хендрик Аллик: «И все-таки революция!»

Хендрик Хансович Аллик, улыбнувшись, неожиданно крепко для 87-летнего человека пожал мне руку и проводил в кабинет. Что сразу бросилось в глаза? Полки с книгами, от пола до потолка. На нижней – длинный ряд синих корешков сочинений В. И. Ленина, К. Маркса, Ф. Энгельса (мой собеседник не раз будет ссылаться на них в это вечер). На столе газеты, бумаги с какими-то записями.

Я приготовился спрашивать, но отвечать на вопросы поначалу пришлось самому. Чем сегодня живет комсомол, молодежь? Что нового в вашей газете? Как и многие революционеры, Х. Х. Аллик в свое время имел непосредственное отношение к журналистике. Его, члена Коммунистической партии с 1917 года, человека, 19 лет прожившего в неволе (в том числе 5 – в сталинских лагерях) интересуют «металлисты», «дедовщина» в армии, региональный хозрасчет, Народный фронт...

– Ну, а что сегодня говорят о 1940 годе? – вдруг спросил Хендрик Хансович, непосредственный участник тех летних событий.

И пристально посмотрел на меня в ожидании ответа.

– Видимо, этот год, сороковой, стал в вашей жизни водораздельным...

– Совершенно верно.

– Давайте сначала поговорим о том, как вы шли к нему.

– С чего начать... Я родился в бедной семье на юге Эстонии. В семь лет принес в дом первый заработок, а с десяти стал работать постоянно – пастухом, батраком у богатых хуторян... В 1916 году переехал в Таллинн, где начал работать на «Балтийской мануфактуре». После Февральской революции в стране резко активизировалась политическая жизнь. Каждый должен был примкнуть к какому-нибудь лагерю. К какому примкнуть мне, сомнений не было, – к большевикам! К этому шагу меня подтолкнуло общение с рабочими, собственные размышления о происходящем. В 1917 году я вступил в партию большевиков вполне осознанно. <…> Ну, а в 1924 году, одном из самых мрачных в современной истории Эстонии, меня арестовали. Во время собрания в Рабочем подвале. (В здании нынешней таллиннской Центральной библиотеки – А. Б.) Аресты тогда шли повальные. Так я стал участником знаменитого «процесса 149-ти». И присудили мне пожизненную каторгу. Вот так расправлялась эстонская буржуазия со своими противниками.

– Однако сейчас раздаются голоса, что предвоенное двадцатилетие – чуть ли не ренессанс в истории Эстонии. Есть ли основания для таких заявлений?

– Во времена царской России Эстония считалась достаточно развитым во многих отношениях регионом. Здесь было сравнительно высокопродуктивным сельское хозяйство, чему способствовало, в частности, то обстоятельство, что крепостное право в Эстонии отменено почти на полвека раньше, чем в России. В Таллинне построили крупные заводы – «Двигатель», «Вольта», «Балтийская мануфактура», «Ильмарине»... Позже возвели судостроительные предприятия. Поэтому и рабочий класс был многочисленным и сильным, традиции рабочего движения – крепкими.

Что же получилось в период буржуазной республики? Если взять сферу культуры, образования, здесь положение было более или менее благополучным. Относительно доступным стало среднее образование, а шестилетнее стало обязательным. Правда, в высшие учебные заведения мало кто из рабочих мог поступить, а у выпускников зачастую возникали проблемы с трудоустройством. В сельском хозяйстве урожайность выросла незначительно по сравнению с царским временем, и только на землях богатых землевладельцев. Главный бич крестьянина – задолженность. Ведь для того, чтобы продать продукты своего труда, надо купить то, что необходимо для их производства. А чтобы купить, залезали в долги. В результате многие обанкротились. Естественно, произошло и сильное расслоение сельского населения, появились тысячи кулаков или, по-местному, «серых баронов». В свое время Эстония снабжала маслом, беконом, яйцами и другими продуктами Петроград и другие российские города, а теперь? На Западе наша продукция ни по качеству, ни по ценам не могла конкурировать с новозеландской, голландской или датской. Чтобы хоть как-то поправить положение, правительство ввело экспортные премии. Премии эти еще больше усугубили социальное неравенство, потому что продукция богатых, конечно, была и обильнее, и качественнее, чем у бедных тружеников.

Промышленность вообще пришла в упадок. Моментально, потому что на Востоке рынок сбыта пропал, а на Западе наша продукция опять-таки никому была не нужна. И вот, к примеру, еще недавно мощный завод «Вольта» превратился в обыкновенную мастерскую. Естественно, безработица тяжким бременем легла на плечи эстонского народа. Можно еще сказать о мизерной зарплате трудящихся и разорительных ценах – плата за жилье, к примеру, составляла 25-30 процентов бюджета рабочего. А богатые – те купались в роскоши. В начале тридцатых годов Эстония находилась на предпоследнем месте в Европе по реальной зарплате промышленных рабочих, «опередив» только Португалию... Таков был этот самый «ренессанс».

– А вы в это время были в заточении...

– Я просидел в тюрьме 14 лет, в 1938-м выпустили по амнистии. И все эти годы мы, коммунисты, продолжали борьбу, выпускали газеты и журналы, поддерживали связь с внешним миром. Несмотря на все препятствия, которые нам чинили. Тюремщики просто не знали, что с нами, политическими делать. Поместишь отдельно – плохо, чересчур дружными становятся, рассредоточишь среди уголовников – тоже не годится: проводят сред них агитацию, используют в качестве связных... Так и перегоняли нас из камеры в камеру. Ну, а освободившись, естественно, сразу же ушел в подполье – продолжать борьбу.

– Не за горами был уже и 1940-й, а Компартия в это время была совсем немногочисленной...

– Да, в 1940 году в наших рядах насчитывалось около 140 человек. В условиях подполья и профашистского режима Пятса-Лайдонера, клика которого пришла к власти в марте 1934-го, это нормально.

– И, тем не менее, вы победили, взяли власть в свои руки.

– Да, взяли. Вместе с народом. В результате революции.

– Революции? Вы спрашивали, что сейчас говорят о лете 1940-го... В последнее время все чаще раздаются голоса, что никакой революции вовсе и не было, исход дела решил ввод советских войск...

– И все-таки была революция! Еще Владимир Ильич Ленин предвидел именно такой характер революции в маленькой стране, соседствующей с большим социалистическим государством. Не советское правительство, а мы, эстонские коммунисты, на своей нелегальной конференции в апреле 1940 года, проанализировав ситуацию, приняли решение о ниспровержении буржуазного правительства.

– В чем же были особенности той ситуации?

– Народ стоял за коммунистов. Да, нас было немного, но каждый член партии имел актив в 20-30 человек. И эти сотни людей по сути своей, по убеждениям являлись настоящими коммунистами, только партбилетов не имели, да и не было в них особой необходимости в условиях глубокого подполья. А формальный вопрос принадлежности к партии был решен сразу после падения буржуазного правительства. Я всегда с большой теплотой и благодарностью вспоминаю тех своих беспартийных соратников. Разве мог я подумать, что спустя годы люди с помощью этой святой книжицы, партийного билета, будут добывать себе личные блага? Сегодня я думаю об этом с горечью...

Через свой актив Компартия имела решающее влияние на профсоюзы, больничные кассы и другие легальные рабочие организации. Словом, за горсткой коммунистов стояли массы, готовые в любую минуту пойти за ними. И наша тактика с блеском себя оправдала, когда буквально в один день, 21 июня, мы вывели на улицы десятки тысяч людей.

– И советские войска вообще ни при чем?

– Что касается Красной армии, то ее присутствие тоже стало решающей особенностью той ситуации. Наверное, полезно напомнить историю введения советских войск на территорию буржуазной республики. С началом Второй мировой войны правительство Пятса оказалось в полной внешнеполитической изоляции и вынуждено было заключить договор о взаимной помощи с Советским Союзом. И в соответствии с этим договором согласиться на введение советских войск на отведенные им базы на территории республики. Разумеется, советские военные соблюдали абсолютный нейтралитет, никаким образом во внутренние дела Эстонии не вмешивались, но само их присутствие нервировало буржуазию, а на трудящихся, напротив, действовало ободряюще. Мы это видели и, конечно, не могли не учитывать.

В середине июня Советский Союз обвинил буржуазную Эстонию в нарушении условий договора, в проведении недружественной в отношении СССР политики и, чтобы пресечь нарушения, потребовал введения на территорию Эстонии дополнительных войск, с чем буржуазное правительство вынуждено было согласиться. Обстановка еще более накалилась. Возникали стихийные митинги и демонстрации, власти же были просто подавлены. То есть сложилась та самая ситуация, которую Ленин считал наиболее благоприятной для революции. Ею мы и воспользовались. Когда народ вышел на улицы, потребовал сформировать новое демократическое правительство, буржуазия сдала власть практически без сопротивления. Только в одном месте, кажется, завязалась перестрелка, в которой был убит один человек. Буржуазия была деморализована именно присутствием советских войск, понимая, что они не позволят применять силу против безоружных рабочих.

– Если бы не Красная армия, приняли бы вы решение о свержении буржуазного правительства?

– Нет, в тот момент не приняли бы. Но судьба буржуазии все равно была предопределена. Просто мы взяли бы власть несколькими годами позже, в конце или сразу после войны, которую эстонское правительство, конечно, не пережило бы. Так, как это произошло в странах Восточной Европы. Кстати, законность народной власти, кажется, никто не подвергает сомнению, а ведь и там решающую роль сыграла Советская армия. Так что ситуация, которая сложилась в Эстонии к 1940 голу, не была исключительной.

– Вы хорошо помните день 21 июня?

– В подробностях. С утра пораньше я пошел на фабрику Лютера (сейчас это фанерно-мебельный комбинат). (Это уточнение сделано в тексте интервью, а теперь надо уточнить, что нет здесь уже этого предприятия – А. Б.), встретился со своими активистами. Они мигом собрали митинг во дворе. Говорил я минут пять, не больше. Из толпы крикнули: «Дело ясное, чего нас агитировать! Пошли!»

И все двинулись к площади, которая вскоре получила прекрасное название – Победы. Я до сих пор с волнением вспоминаю те минуты. Со всех сторон к площади двигались колонны людей и заполняли, заполняли ее. И красные флаги повсюду. Очень много красных флагов.

Потом мы поднялись на Тоомпеа, вызвали главу правительства. Тот попытался что-то сказать, но народ заулюлюкал, и незадачливый оратор скрылся.

Потом все пошли в Кадриорг, потребовали от президента освободить политических заключенных. Тот отказался, и народ сам пошел освобождать... Короче, уже в тот день, в 22.30, выступил по радио глава нового правительства И. Варес. Среди министров не было ни одного коммуниста (ведь Компартия легализовалась только 4 июля), но большинство из них были нашими испытанными людьми, которые, кстати, вскоре вступили в партию.

Что еще вспоминается? В минуту затишья, вечером, стояли мы, о чем-то разговаривали. Вдруг Йоханнес Лауристин спохватился: «Надо бы газету завтра выпустить!» Тут же направили группу товарищей в типографию правительственной Uus Eesti и на следующий день вышел номер газеты Rahva hääl... Да, еще необходимо было захватить все важнейшие объекты. Мне с отрядом поручили овладеть зданием таллиннского отделения политической полиции. И вот тут судьба подарила мне очень символическую встречу с неким Эдиссалу. Это он арестовал меня в Рабочем подвале. Помню, когда нас тогда повезли к месту заключения, я спросил: «Проезд самим оплачивать или за казенный счет доставите?» Тот зло ответил: «Своими шкурами платить будете!» За эти годы Эдиссалу врос, стал начальником. И теперь уже я повел его к машине. «Что ж, времена меняются», – только и смог он произнести. Очень, кстати, справедливые слова.

– Новые времена... В чем они проявились сразу же?

– Этот месяц – с 21 июня по 21 июля – был одним из самых счастливых в моей жизни. Я никак не мог надышаться свежим воздухом свободы, демократии. Каждый день – митинги под красными знаменами... Конечно, не только митинговали, много и другой работы было. Надо было наладить рабочий контроль на предприятиях, очистить от вредных элементов государственные учреждения. В этот месяц был создан институт политических комиссаров, комитеты военнослужащих, всевозможные рабочие организации... Ну, а главное, надо было создать подлинно народный социалистический парламент. Нельзя останавливаться на половине пути. Нужно было национализировать крупную промышленность, банки, землю, наладить социальное обеспечение. Только такому парламенту это и было под силу. 14-15 июля состоялись выборы в этот новый парламент, который назвали Государственной думой. Избрали 80 человек, в том числе 26 коммунистов с подпольным стажем. Буржуазии выдвигать своих кандидатов препятствовали, только в одном округе успели, но и его избиратели прокатили. Уверен, что такая же участь постигла бы большинство буржуазных кандидатов: такая была общественно-политическая атмосфера в республике. На первой же сессии Дума подписала Декларацию о вступлении Эстонской ССР в состав Советского Союза.

– Проголосовали единогласно?

– Да. Хотя, в отличие от вопроса о государственной власти, этот, по моему мнению, был менее принципиальным. Можно было вступать, а можно и нет. Приняли такое решение по той, в частности, причине, что надеялись: этот акт спасет от нападения фашистской Германии. Кроме того, история тогда еще не знала опыта строительства социализма в такой маленькой стране. Поэтому учиться, сотрудничать с советским народом членам Думы показалось естественным в составе этой великой державы... Ну, дальше, 25 августа, образовался Совет Народных Комиссаров республики, то есть правительство, в котором мне доверии пост наркома торговли. И – пошло-поехало.

– И что, никакой оппозиции, никакого сопротивления?

– До самой войны – в основном, пассивное. Я же говорю, буржуазия была ошеломлена происходящим. Это, конечно, не значит, что она стройными рядами перешла на сторону коммунистов. Нет, просто затаилась, ждала своего часа.

– Который пришел очень скоро...

– Да, с началом войны наши враги подняли голову. «Лесные братья», кое-где захватившие власть еще до прихода немцев, отряды «Омакайтсе» («Самозащита»), повернувшие оружие против своего народа, оккупационная армия, в которую кто шел по мобилизации, а кто и добровольно. В первые же месяцы оккупации было арестовано несколько десятков тысяч человек, из которых тысячи расстреляны. Ясно, что фашисты могли это сделать только с помощью местных эстонских отщепенцев... Всего этого, наверное, следовало ожидать. Но досадно, что и мы допускали грубые ошибки.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, хотя бы депортацию 1941 года, о которой сейчас так много говорят. Очень неумное приняли решение. Хотя среди высланных были не только невинные люди, но и истинные враги народа, советского строя. Кое с кем из этих врагов я познакомился лично, когда в начале 1950-х годов отбывал срок в лагере на Севере. Но и их надо было судить по закону, открыто, чтобы люди знали, кого и за что высылают. Такого, однако, не случилось. В результате многие, поверившие было в Советскую власть, в начале войны примкнули к «лесным братьям»...

– Если бы, допустим, эстонская Дума не приняла решение о вступлении в Союз, тогда и депортации этой, как и послевоенной, не было бы. И вы избежали бы сталинских репрессий. Как, по-вашему, вообще могло пойти развитие социалистической Эстонии в этом случае?

– Трудно сказать. История – не химия, тут эксперименты невозможны. А что касается ошибок, перехлестов, этого самого сталинского лагеря... Меня осудили по самой «популярной» в те годы статье – 58-й, за «контрреволюционную деятельность». И провел я там, в Коми, почти пять лет – с 29 декабря 1950-го по 15 сентября 1955 года. (А приговорен был к 25 годам – А. Б.) На моих глазах умирали измученные люди, некоторых расстреляли... Жуткие годы. И все же я ни секунды не сомневался в своем выборе. Верил: должно же это когда-то кончиться!

Ладно, давайте лучше поговорим о дне сегодняшнем. Меня, например, огорчает, что люди так привыкли к завоеваниям социализма, что перестали ценить и даже замечать их. А ведь этих завоеваний немало, они на каждом шагу... Зато чуть что не так, кричим во весь голос.

– Но ведь действительно далеко не все у нас благополучно.

– Да, многое пошло вкривь и вкось. Но не Советская власть здесь виновата, и уж тем более не то обстоятельство, что мы – в составе СССР. Я прожил большую жизнь и особенно остро чувствую, как у людей исковеркано сознание долгими годами сталинщины и стагнации.

– Сталинщины или сталинизма?

– Когда волна репрессий захлестнула страну, я спросил у одного умного человека: «Существует ли еще марксизм-ленинизм?» «Конечно», – твердо ответил он. «А потом будут сталинизм?» – не отставал я. «Вот этого не будет никогда, – последовал ответ. – Это назовут сталинщиной...»

– Вы говорили об исковерканном сознании...

– Взять хотя бы отношение к труду. Сплошь и рядом – ленивое, равнодушное, наплевательское. А с какой легкостью воруют, тащат со своих же предприятий! Да, прав был Маркс, когда говорили, что самое трудное при социализме – воспитание социалистического сознания.

Не так давно встретил одну знакомую. Спросил прямо: ну, что живется тебе лучше, чем в буржуазное время? Мне, отвечает, и тогда жилось неплохо, но если бы я в ту пору работала так, как сейчас, то пошла бы по миру...

– Этим примером можно проиллюстрировать и гуманность нашего строя?

– Да, конечно. Но не кажется ли вам, что лень и равнодушие – в какой-то степени результат нашей социальной защищенности? Вот вы говорите, некоторые вздыхают по буржуазным временам. Действительно, нет лучше строя, если у тебя есть деньги, много денег. А если – нет? Тогда ты никому не нужен, и, главное, пожаловаться некому. В отличие от нашего общества. Несколько лет назад я был во Франции, и один тамошний бизнесмен заметил, обращаясь к нашей делегации: «Вы навели бы в своей стране идеальный порядок, если б у вас было два процента безработных». По-моему, господин точно подметил очень больное для нас место.

– То есть вы за то, чтобы образовать «небольшую резервную армию труда», как предлагают некоторые известные советские экономисты?

– Я за то, чтобы переучиваться. Перестраиваться, если хотите. И за то, чтобы материальное никогда не подавляло духовное...

В эти дни я постоянно читаю и слышу: в стране – революционные преобразования. Я вспоминаю прошедшие годы: 1917-й, 1940-й – и сердце мое наполняется надеждой.

«Молодежь Эстонии», 21.07.1988