Хорошо в деревне летом 

Как я оказался в Саатсе, в этой далекой, если смотреть от столицы, деревне на крайнем юго-востоке Эстонии? Можно сказать, из-за хосписа – отделения длительного лечения Таллиннской инфекционной больницы, о котором написал зимой этого (1992-го) года. Через пару дней забежал к главному врачу отдать газету, а у того – посетительница, и как раз по поводу этой заинтересовавшей ее статьи.

 Познакомились, то да се, будете, сказала на прощание Валентина Ильина, в наших краях, милости просим… Прошло с полгода,  когда вдруг возникла потребность в резкой смене обстановки, я вспомнил о том приглашении. И явился…

Встретили меня осуждающе-радостно. Осуждающе – потому что не приезжал раньше. Радостно – потому что все-таки приехал, а рабсила так нужна. И потому в тот же день мне вручили вилы, запрягли в тележку. Надо было срочно восстанавливать, а фактически заново строить хлев для коровы Скрипки и бычка Гаврюши.

Сначала необходимо было разломать внутренние перегородки и вывезти навоз. То есть все, что накопилось тут как следствие обитания в этом старом хлеву прежних обитателей: слежавшийся слой в метр, а где и в полтора толщиной. Грузим вилами в тележку, вывозим за подворье, вываливаем. Грузим, везем, вываливаем…

Обстановку сменил – резче некуда...

– Раньше-то навоз был на вес золота, – приговаривает Валентина, помогая катить груженую тележку. – Женщины прямо за коровой шли с котомкой, подбирая лопатой лепешки.

Это мы с ней на второй день возим, так как сделанное в первый мною с ее мужем Анатолием она забраковала: слишком много добра оставили.

Удивительно: молодая современная женщина – и такая забота о каком-то навозе. Так уж жизнь у нее сложилась, что немало довелось ей повидать на своем не таком уж долгом веку. Например, она помнит, как проходила коллективизация в  их краях, то есть в этих самых. А было здесь это сравнительно недавно, лет тридцать назад.

Родом Валентина из деревни Вишняково, соседней, но теперь она уже по ту сторону государственной границы. Там и мать ее живет. А когда-то та деревня находилась на эстонской территории, и мать, следовательно, была гражданкой ЭР. В связи с этим Валентина однажды решила прояснить вопрос о своем гражданстве, рассказала чиновнику о ситуации. «Это надо доказать», – сказал чиновник. Но доказывать Валентине некогда, с ее-то хозяйством.

А между тем, тот эстонский чиновник, может, был в сто раз преданнее советской власти, чем Валентина Ильина. Она не только без комсомола сумела обойтись, но даже «красную глисту», как называли у них пионерский галстук, отказывалась носить. Школа была в шоке – и это, мол, наша спортсменка, артистка, красавица!

Тут без влияния отца не обошлось. Коммунистов и Советы он ненавидел и открыто говорил об этом при детях. Ненавидел за то, что в колхоз заставляли идти насильно. Отказывался, но все равно загоняли. Вызывали в кабинет, целую ночь проводили разъяснительную работу…

Единоличница – эта презрительная кличка закрепилась тогда среди сверстников за Валей. И лошадь туда же, в колхоз, забрали. Лошадь, которую отец всего год назад купил, собирая копейки… По ночам он ее забирал из колхозной конюшни, чтобы поработать на поле, которое по-прежнему считал своим. Здешние старики по сей день вспоминают «счастливую» колхозную молодость, когда все было нельзя, а можно было только горбатиться на колхоз – за «забор», как называли трудодни, эти жалкие подачки…

– Иваныч, а кто у тебя любимый певец? – вдруг спрашивает у меня Валентина, накладывая в тележку очередную лепешку коровьего добра.

В детстве она мечтала стать певицей. Но пришлось пойти в маляры. А до того поехать в Таллинн и поступить в первое попавшееся училище. Не от хорошей жизни так случилось…

На следующий день Анатолий объявил:

– Сено привезли, надо в сарай забросить.

И мы пошли на сено. Привезли его две тонны, это Скрипке и Гаврюше на зиму. Конечно, только часть того, что необходимо. Вилы в руки – и вперед. Нанизал, сколько можешь, – и назад, к сараю. Туда – сюда, туда – сюда.

– Куда разогнались-то, перекурили бы, пивка попили, дождя ведь не ожидается, – советует со своей лавки под яблоней Харри. Он в вечном своем пиджаке и кепке, с неизменной сигаретой в зубах и бутылкой пива.

Вообще-то он неплохой мужик, этот Харри, добродушный. Особенно когда трезвый. Правда, трезвым бывает нечасто. Пил смолоду, так и дотянул до пенсии, отовсюду гонимый. Оттого, что на выпивку не хватало, он и ходил по деревне, уговаривая купить у него полдома. Вот Ильиных уговорил.

Анатолий будто не слышит Харри. Алкогольных напитков он вообще не употребляет. И не курит. Он – лыжник в недавнем прошлом, причем очень хороший лыжник. Кстати, как и его жена Валя. Собственно, глядя на нее, он и занялся всерьез лыжными гонками.

Лыжники, как известно, народ трудолюбивый. Вот, видимо, почему Анатолию удается нанизывать на вилы столько сена, что самого из-за копны и не видать. И почти бегом с этой ношей к сараю, чтобы метнуть ее в дверь. Это уже что-то вроде сельского биатлона. А точнее сказать, Анатолий настоящий многоборец: в деревне надо уметь если не все, то многое. А он и умеет.

Родом он из Валгаского района, там его корни. Рано остался сиротой. Шестнадцать рублей, выданные соседкой, – весь «стартовый» капитал, с которым они с братом начали самостоятельную жизнь, отправившись в далекий и незнакомый Таллинн поступать в училище. Пришлось продать часы, влезть в долги…

Потом – работа на судоремонтном заводе, после – на «Мистре». Про него писали в газетах – токарь редкого мастерства. К тому времени он уже был женат на Валентине.

В общем, первоначальные трудности остались позади, и городская жизнь катилась нормальной колеей. Работа, дом, тренировки. Вот только с жильем дела обстояли неважно: уж очень надоело ютиться втроем в одной комнате, особенно когда дочь Зина стала уже школьницей. Многим, конечно, в этом смысле было не легче. Но, в отличие от многих других, Анатолий – человек поступка. И он его совершил. Взял и написал директору совхоза «Вярска»: нельзя ли у них устроиться на работу? Тот ответил: можно. И квартиру пообещал. Приехал Анатолий в Саатсе, осмотрелся, приобрел кусок земли, обычной, заросшей травой и сорняками земли. Все предстояло начать сначала, снова залезать в долги.

Мало кто из таллиннских знакомых тогда, пять лет назад, одобрял его поступок. Кто-то даже у виска крутил: ненормальный – из столицы – да в глухомань… Сейчас многие из них откровенно завидуют Ильиным.

Здесь у них родились подряд трое прелестных мальчишек – Вовка, Митька, Вадик. Валентина смеется:

– Во разогнался! Стоило на волю вырваться, на свежий воздух.

Живут в четырехкомнатной квартире со всеми удобствами, плюс рядом просторная половина Харриного дома. Плюс еще жилой домик, правда, где-то в отдалении. Недвижимость, так сказать. А что, дети-то растут. И вырастут, не успеешь оглянуться.

А между тем, Анатолия все еще уговаривают вернуться на «Мистру», обещая тысячу крон в месяц. Не-е-е-т, в Таллинн его больше не заманить ничем. Зовут и поближе, в Вярска, оставшийся без токарей, – двое спились, третий, приехавший из Печор, внезапно оказался иностранцем… Не хочет Ильин и туда. На всей земле нет для него милее уголка, чем деревня Саатсе.

Ну и что ж с того, что заработок его в совхозной мастерской всего 200 крон? Зато на столе, можно сказать, изобилие. По крайней мере, основных продуктов. Свое хозяйство кормит. А не основные можно докупить. Причем берут то, что нравится, а не то, что дешевле. Ибо и денег хватает. Их тоже дает хозяйство. Редиска, огурцы, немножко молоко, а в основном, конечно, клубника. В этом сезоне, например, она принесла семье 10 тысяч крон. В том числе достаточное количество рублей, а кроме того – американские доллары, финские марки, шведские кроны…

– Последние пять лет мы себе ни в чем не отказываем, – говорит Анатолий. – Сейчас, к примеру, нам нужен холодильник. Как увидим подходящий, купим сразу за любые деньги.

Многие ли городские семьи могут о себе такое сказать?

Вот вам, пожалуйста, способ разбогатеть. Причем, в отличие от других, очень распространенных в наше смутное время, абсолютно честный способ.

Правда, мало кто из городских любителей сладкой ягоды догадывается, какой ценой она дается производителям. Собрать, отобрать, уложить, ночь – в дороге, затем – продать, с чугунной головой вернуться домой, чтобы все начать сначала: собрать, отобрать, уложить…

А сейчас, когда ягода отошла, надо на четвереньках проползти все девять грядок длиной по 653 метра каждая, прополоть. Весной – снова прополоть. А клубничная плантация у Ильиных не самая большая. У некоторых и вовсе с трудом обозримые.

К тому же ведь есть и другое хозяйство – кроме коровы с бычком, пара поросят, пять овец, с десяток кур. Требует забот и гектар земли, засеянный картофелем и ячменем. Правда, от этих забот Ильины, как и другие взявшие по гектару селяне, скоро могут освободиться. Если объявившийся прежний хозяин этих земель пожелает их вернуть. Пока думает.

Да, нелегок крестьянский труд. Не каждому под силу, не каждому и по нраву. Но Ильины сделали свой выбор и нисколько о нем не жалеют. Вольный труд на собственной, только тебе принадлежащей земле – что может быть прекраснее?

И вот вам способ сделать крепкую и здоровую во всех отношениях семью.

Анатолий с утра до вечера в трудах и заботах. Как он признал, единственное, что его может отвлечь от работы, – это телерепортажи о крупных лыжных соревнованиях. То есть раз в два года отвлекается. И то зимой, когда работы по хозяйству все же немного поменьше.

Он шофер и тракторист, агроном и токарь, может построить дом и сложить печь, между делом чинит односельчанам машины и телевизоры. А если выпадет минута отдыха – вон на стене висит гитара, которой также прекрасно владеет.

Наверное, таким и должен быть настоящий мужчина – работящий, умелый, ведущий здоровый образ жизни, любящий. А значит – и любимый. Валина ладонь, ласково взъерошившая густые черные волосы мужа, присевшего на минутку отдохнуть, много о той любви сказала. А детьми – так просто обожаемый он папа. Обожанье свое, в отличие от мамы, выражают, конечно, более непосредственно.

Кажется, единственное, чего не умеет Анатолий, – это отказывать в просьбах и повышать голос на детей. Хотя сам утверждает, что повышает голос на них каждый день. Но это только ему кажется, что повышает.

Что касается 15-летней Зинаиды, той ей при мне только однажды сделали серьезное внушение. Нет, не за то, что после танцев явилась в третьем часу ночи. За то, что Скрипку однажды днем не до конца подоила. Она, видите ли, сама не захотела молока давать и ушла. Объяснение не прокатило.

– Знаешь ведь, что в таком случае надо зайти спереди, погладить по груди, – довольно жестко было сказано ей матерью. – Так ведь можно и загубить.

Анатолий, разошедшись с женой в оценке позднего прихода дочери с танцев (он – осудил, она – отнеслась с пониманием), тут с Валентиной был полностью солидарен.

Между прочим, год-два назад народ тут было кинулся продавать своих коров. Надоело, мол, мороки много. Теперь же, как взглянули на ценники молочных продуктов в магазинах… Э, нет, думают, оставим лучше кормилицу. А у кого не было, но имеют возможность приобрести, – приобретают. Хорошая корова стоит 1500 – 1700 крон (Ильиным обошлась в 12 000 рублей), и расчеты показывают, что окупается за год. Молоко, творог, сметана – свои, а излишки можно сдавать государству.

Правда, насчет сдаваемого молока у народа есть вопросы.

– Иваныч, взгляни, – протягивает мне Валентина расчетный листок, полученный с Пылваского молококомбината. – Конечно, мы не ради денежной прибыли держим Скрипку, но все равно обидно. Сколько времени и забот она требует, а результат? Нет у крестьянина стимула для работы!

Из листка явствовало, что за 107 литров, сданных в июне, начислено 586 рублей. Стало быть, 56 крон дадут. Все молоко пошло третьим сортом. Если бы первым – конечно, побольше бы вышло.

Вот по поводу сортности главным образом вопросы. Во-первых, комбинат сам виноват. Если раньше его машина в восемь утра уже забирала выставленное населением молоко, то теперь чуть ли не до обеда бидоны греются на солнце. Откуда же будет качество? Во-вторых, надо бы еще посмотреть, как они там сорт определяют.

У комбината же, похоже, особой заинтересованности в этом нет. Оттого и молоковоз, наверное, приезжает с опозданием. Ему, пожалуй, даже выгоднее, чтобы побольше молока взять третьим сортом. Цены-то на молочные продукты, как мы хорошо знаем, от этого не зависят. Они таковы, будто продукты делают только из молока наивысшего качества. Но кто из деревни поедет в Пылва разбираться?

И у совхоза схожие проблемы. Об этом мне говорил начальник местного отделения Олег Костыгов:

– Бывает так: мы уверены, что с фермы сдали первосортное молоко, и вдруг – ответ: третий! Прямо как серпом… А ведь это наши деньги, зарплаты… Так и банкротом можно остаться. И главное, нет уверенности, что действительно третий сорт.

Вернемся к нашему хлеву. Хотя операцию «Бревно» даже начинать описывать не буду: слишком много места займет. Это когда вечер безрезультатно угробили на то, чтобы воздвигнуть перекрытия для потолка взамен прогнивших старых. Трагикомизм ситуации состоял в том, что на следующее утро эта же операция благополучно была завершена за 15 минут. Дело в том, что только ночью Анатолия посетила гениальная инженерная мысль.

А накануне, когда она его еще не посетила, мы, передыхая от титанических усилий, сидели на крыльце. У Анатолия сейчас отпуск. Это он так отдыхает, ворочая проклятое бревно. А через несколько дней – на работу, где его ждут не дождутся. Скоро уборочная, а техника ломаная-переломанная.

В такие минуты Анатолий по обыкновению делится творческими планами. Еще предстояло установить оба этих бревна, завтра – бетонировать пол, если, конечно, удастся уговорить Калью в субботу включить бетономешалку.

Но замыслы простираются гораздо дальше. Из них следует, что дом Харри, построенный почти 60 лет назад, вновь станет вместе с прилегающей территорией самым красивым в селе. Каким был когда-то, при прежнем хозяине.

Тут проезжавший мимо по дороге трактор остановился. Открылась дверца кабины, из нее не вышел, а почти вывалился тракторист. Пошел, шатаясь, в нашу сторону (как он не навернулся вместе со своим трактором в канаву – осталось загадкой).

– Йыуду! – поприветствовал он нас заплетающимся языком.

Поди, к Харри направляется – продолжить с приятелем-собутыльником праздник жизни.

– Что, Лембит, уже готов? – вместо ответа на приветствие спросила Валентина.

– А что делать? – пьяно развел тот руками.

– Как что? Жениться, детей рожать, работать.

Лембит только рукой махнул. Харри – ладно, пенсионер, что с него взять. А этот? Молодой же человек.

Пьянство – сущее наказание здесь. Даже доярки некоторые – и те туда же.  А пьянствующий крестьянин, да еще в самую страдную пору, – нет тягостнее зрелища. И боюсь, что это характерно не только для Саатсе и окружающих деревень. В одном из колхозов Выруского уезда, в котором прошлой осенью я пробыл неделю, довольно популярной была точка, торговавшая вином в розлив.

Наверное, найдутся те, кто объяснит это пристрастие как бы объективными причинами: вот до чего довел людей чуждый им колхозно-совхозный строй. Допустим. Но дальше-то что? Как выбираться из этого болота? Все равно ведь когда-то и как-то придется.

Беда в том, что таким, как Лембит, а их много, похоже, и неохота никуда выбираться. Их вполне устраивает и такое убогое существование-прозябание.

Что дальше? Что будет с совхозом? Воскресным знойным днем я, наконец, застал Олега Костыгова, начальника отделения, свободным от совхозных дел. Но не от дел вообще – он косил траву возле своего дома. Решил порасспросить его об этом.

– Сено? – для затравки поинтересовался я, зная, что у него тоже свое хозяйство.

– Да какое это сено, так, чтобы аккуратнее было.

У него в эти дни об общественном сене голова болит.

– Вчера поехал в поле посмотреть, как дела идут, – говорит Олег, отставив косу. – Ну, набрались, конечно, мужики, да так, что не знаю уж, как до дома добирались… Пьют этим летом страшно. Я даже не ожидал. И раньше, конечно, грешили, но хоть талоны как-то сдерживали. Сейчас же водка и вино продаются свободно. Да еще какие-то перекупщики по деревне бродят…

А сена надо кровь из носа 250 тонн заготовить. Заготовят? Скорее всего, да. Хотя и этого, конечно, мало. Обычный показатель – 300-400 тонн. А нынче вот какая сушь стоит. Два луга полностью выгорели. К тому же населению много площадей отдали. Если осенью и силосом не удастся запастись, придется коров соломой кормить, а что это за корм.

Коров сейчас на ферме 200 голов, рассчитана она на 300. Столько их и было. Но пошли известные процессы, с российскими комбикормами стало худо, вот и пришлось сокращаться. К тому же, из тех двух сотен четверть – лейкозные. Но молоко берут и у них.

Молоко – основное производство и, соответственно, источник основных доходов Саатсеского отделения. Между прочим, не таких уж и маленьких – миллионных. Но что толку, если все они уходят в центр, то есть в Вярска. И – как в прорву. Нет, центр, конечно, делает определенные отчисления. В основном, от прибылей, которые дает минеральная вода «Вярска». Но отчисления совершенно несоразмерные.

– Мы не знаем, куда уходят заработанные нами деньги, – говорит Олег. – Может, на содержание конторских, может, на выплату долгов – совхоз ведь на картотеке, несмотря на свою минеральную воду. Но мы-то не имеем отношения к этим долгам – вот что обидно. Самое разумное, рассуждает он, забыв, кажется, о своей косе, отделиться, самим хозяйствовать. Уверен, что смогли бы. Правда, для этого необходимо одно изначальное условие – единство. А его-то и нет.

Единство, пожалуй, есть только в совете отделения, куда, кроме Костыгова, входит Ильин и еще несколько болеющих за дело мужчин. Среди остальных же…

Решили, скажем, что надо экономить топливо, беречь технику, поработал – поставь в гараж. Все согласно кивают головами, а разошлись – и продолжают, как привыкли. Гоняют свои «пыкалки» до ночи по собственным делам, да и просто так, без дела. Сейчас, правда, махнули на это рукой, людям ведь и правда надо поработать и на своих участках, и стали просто высчитывать у трактористов за топливо из зарплаты. Но это все полумеры, систему, считает Олег, надо менять в корне. Но как? Как быть, например, со сварщиком, который пьет, прогуливает, но спокойно идет за зарплатой, зная, что никто ему ничего не сделает? Он – один тут сварщик, монополист, так сказать.

– Надо сделать людей собственниками, – считает Олег. – У нас есть несколько человек, которые хотели бы работать самостоятельно. Но вынуждены оставаться в совхозе, потому что там – техника, топливо, корма. А выйдешь – где все это взять? Платить? Никаких денег не напасешься.

Я его слушаю и вспоминаю Волли Миккитало. Этому человеку, по-видимому, неведомо чувство усталости. И он все для себя решил.

Уже темно, мы все работы на сегодня закончили, а он все мотается на тракторе с длинным прицепом. Туда – порожняком, обратно – с сеном. Туда – сюда, туда – сюда. Двадцать шесть коров у человека в личном хозяйстве! Это помимо прочей живности. Сколько же сена ему надо?! Вот и заготавливает его без устали. И в то же время работает трактористом в совхозе. Впрочем, не скрывает – только для того, чтобы иметь в своем распоряжении технику. И все же намерен осенью объявить полный суверенитет, выйти из совхоза. Базу он себе подготовил. Выкупил уже из совхоза комбайн «Нива», один трактор, собирается и второй. Что ж, в добрый путь, Волли!

Миккитало – это особый случай. Но что будет с совхозом, с остальными работниками?

– Пока наше руководство так решило, – говорит Олег. – Дать определенную форму самостоятельности отдельным подразделениям – ферме, технарям… Хозрасчет вроде как. Что это даст, не знаю, посмотрим. Во всяком случае, надеюсь, что свою корову можно будет на ферме держать. А то работать в совхозе, а потом еще и на себя вкалывать – это все-таки тяжеловато. А из начальников в любом случае ухожу. Хватит,  надоело.

Да, нелегко ему, 30-летнему руководителю отделения. Мужиков как маленьких гонять надо. А еще Олегу обидно, что все так скверно, потому что он – коренной сету. Он родился в Саатсе, и мать его отсюда. Да почти все тут – сету. Ильины, кажется, единственная русская семья.

Кстати, у Валентины тоже есть своя идея. Обрести самостоятельность, считает она, это само собой, но надо идти дальше. Почему бы не организовать прямо здесь, на месте, производство молочных, скажем, продуктов? Поставить с помощью какого-нибудь иностранца небольшой заводик, есть же у них такие… Но как, вздыхает Валентина, до него, иностранца, добраться? Тут до Таллинна как до луны…

– А что, говорят, свадьба у тебя осенью? – спросил я на прощание Олега.

Тот смутился, сразу взялся за косу.

А свадьба у них с Леной, кажется, и правда, намечается. Я как увидел эту босоногую Лену, сразу подумал, что города, она, наверное, даже издали не видела. Очень уж ловко она обходится с лошадьми и телятами, и больно уж деловито рассуждает про доильные аппараты, которые вечно на ферме ломаются. И как рассказывает, что самой приходится там работать, так как доярки переругались – никто не желает заменить ушедшую в отпуск Марианну. Не потому что имеют что-то против ее тезки – героини популярного сериала (во время очередной серии ферма пуста), а все потому же: совхозное – не свое. «Но коровы-то здесь причем?» – подумала Лена и взялась доить. У нее и своя есть.

Деревенская девушка? А вот и нет, оказывается. Она всего-то несколько месяцев в Саатсе живет. А сама – таллиннская. Папа у нее большой начальник в «Эстрыбпроме», мама – в каком-то министерстве тоже не последний человек. А дочку вон куда потянуло. К телятам, к корове, к земле.

И вот свадьба вроде предстоит. Значит – всерьез, совсем приехала.

Это Валентина ее сагитировала. Ильины, правда, уже считающие себя опытными земледельцами, порой Лену критике подвергают, но ведь у нее все впереди, не правда ли?

Подходит к концу пребывание в Саатсе. Мы сидим на берегу длинного и узкого озера, жарим шашлыки. На том берегу – Россия. А деревушка, примостившаяся там, на пригорке, – эстонская.

Здесь помнят того местного эстонца, который проводил новую границу. Если бы был жив, говорят, открутили бы голову. Пьяный, что ли был? А если нет, то чем думал? Эстонские деревни остались на российской стороне, русские – на эстонской. Есть места, где дом – здесь, а баня – за границей.

Когда было единое государство, и административная граница была лишь формальностью, это не имело значения, а сейчас все сильно осложнилось. Для совхозного отделения в том числе. Раньше оно преспокойно покупало дизтопливо у соседей – оно ведь там в два-три раза дешевле, чем предлагают свои. А теперь – все, лавочка прикрылась. А обходными маневрами? Да ну, говорят, влипнешь – неприятностей не оберешься.

Волнуются и старые люди, живущие с той стороны. Волнуются из-за кладбища, которое одно на всю округу, в Саатсе. И церковь одна – тоже там. А с обеих сторон границы теперь люди строгие с автоматами стоят. А ну как на похоронную процессию не пустят? А если и пустят, все равно разве это дело – в другом государстве хоронить? И навещать могилы усопших?

Да, люди с автоматами стоят, несут свою государеву службу. Стоят на главной дороге. А неглавные, лесные? Скажем, та, по которой пришли к озеру мы, и где она, разумеется, не кончается и бежит себе дальше, в Россию? И она перекрыта! Правда, не строгими вооруженными людьми, а сваленными поперек тремя-четырьмя деревьями.

Эта преграда оказалась непреодолимой для молодого человека в темных, несмотря на вечер, очках, ехавшего с той стороны на иномарке с эстонскими номерами. Пришлось ему сдавать назад, в Россию. Но неохраняемый «шлагбаум» из деревьев оказался легко преодолим для кого-то другого.  Вон они, аккуратно распиленные, лежат в десяти шагах от повторно сооруженной зеленой преграды.

Если уж перекрывать лесную дорогу, то делать это, наверное, надо более капитальным способом, а так чего зря деревья губить.

Мы сидим на берегу пограничного озера. Где-то за спиной, немыслимо далеко, Таллинн, Нарва. Вместе с их политическими страстями… А говорят, что Эстония маленькая страна. Да где ж маленькая!

Тут до Вярска или Пылва добраться – и то целая проблема. Раньше два раза в день автобус в Саатсе из Таллинна доходил, а теперь – только до Вярска. Люди писали письма, жаловались, но Mootor – ни в какую. Дорога, говорит, до вашего Саатсе плохая (что вообще-то правда). Местное же сообщение весьма скверное. Хорошо тем, у кого машины. А у кого нет – идут к автовладельцам на поклон.

Кстати, из-за этого и упомянутая церковь осталась без настоятеля: тот приезжал из Таллинна. Люди просили меня разузнать – может, кто согласится приехать сюда совсем, в церкви служить? Так-то, говорят, все у нас есть, вот только церковь пуста…

Действительно, в лесах – черно от черники, красно от малины. В поле – желто ото ржи. Ах, какая рожь – глаз не оторвать.

И не надышаться этим воздухом. И не насмотреться на молодых аистов, которые все кружат и кружат в голубой вышине…

Но надо прощаться. Прощай, милая Скрипка! Я смотрю в твои добрые глаза и думаю, что все-таки зря обижала тебя хозяйка, когда – незлобиво, впрочем – обзывала козой. Подумаешь, немножко меньше, чем обычно, дала молока. Прощай и ты, Гаврюша, проказливый бычок. Зимовать будешь в настоящих хоромах. И мой есть в том маленький вклад.

До свидания, Анатолий и Валентина. До новых, надеюсь, встреч.

«Молодежь Эстонии», 18-20.08.1992