Жизнь и смерь Виктора Унучека, поэта и вора
Директор школы требовала, настаивала, убеждала: учителем литературы необходимо принять именно этого человека: трижды судимого, двенадцать лет – ровно треть жизни – отсидевшего в местах лишения свободы...
Сразу уточним: школа вечерняя, а учатся в ней осужденные, отбывающие сроки наказания в колонии строгого режима. Островок гуманности и просвещения в болоте прозябания – как характеризовала ее директор школы Галина Карповна Романович в своем письме в редакцию, которое писала всю ночь, а утром приехала, чтобы передать лично.
– Да, биография у Виктора непростая, – согласилась она. – Ну, так что ж? Еще жить и жить. Да и одарен человек невероятно...
Да, ненормальный!
И вот мы с Галиной Карповной на хуторе близ поселка Румму, где располагается эта колония, – здесь, в этом домике на отшибе, и обитает Виктор Михайлович Унучек. Стол, стул, кровать, в углу печь – вот и вся обстановка.
– Со свиданьицем, – по-старомодному приветствует он нас, учтиво склоняя голову. – Вам повезло, сегодня тихо, чисто.
Впрочем, вскоре в дом пришли какие-то люди, плотно прикрыли дверь в комнату. Послышался звон стаканов, возбужденные голоса....
Виктор Михайлович спокоен, изысканно вежлив. Речь безукоризненная. Только заикается сильно.
– Так вы твердо хотите стать учителем литературы? – спрашиваю я.
– Конечно! – Молодой человек сразу оживился. – Литературный процесс, созданные гениями образы, которые живут во мне, – это же так интересно!
Однако тут не обойтись без прозы жизни – жилье, быт, прописка. Говорим об этом. И вдруг без всякой связи:
– Нет, вы только послушайте!
Виктор Михайлович приподнимает голову, прикрывает глаза и – полились стихи. Читает не то, чтобы «с выражением», но совершенно ясно, что это не игра, не рисовка. Декламируя, он, кажется, забывает обо всем на свете. И звон стаканов за дверью его ничуть не отвлекает.
И вот уже по щеке потекла слезинка, другая. Поначалу он стесняется слез, выходит из комнаты.
– Я же говорила, – роняет Галина Карповна, – что он, как и все поэты, немного ненормальный.
– Да, ненормальный! – соглашается Виктор Михайлович, успевший услышать эти слова, возвращаясь в комнату. – А как можно быть нормальным, когда читаешь книгу – и проваливаешься, растворяешься... Разве с вами такого никогда не бывало?
И снова звучат стихи. Своих любимых Мандельштама, Цветаеву, Пастернака он способен декламировать наизусть часами. Как и свою собственную лирику. Память действительно феноменальная. Глаза поэта уже почти не высыхают, но он не обращает на это внимания.
Стихи Унучека, на мой скромный вкус, не очень впечатляют. Вот и журналы их до сих пор отвергали, как посетовал автор, публиковался только в районной газете. Но это неважно, да он и сам не придает этому значения. Значит, его внутреннее состояние и воображение требует фиксации именно в таких стихах.
– Сочинительство, вероятно, особых трудов не доставляет? – интересуюсь я.
– Ну, что вы, работа над текстом – обязательно. Но сначала рождается идея... Впрочем, лучше послушайте.
И он выдает стихотворение, отражающее собственное видение поэтического творчества.
Любимый писатель – Достоевский. Еще со школьной скамьи.
– Достоевский – это глубина, это тайна, – сразу же увлекается Унучек, когда речь зашла об этом писателе. – Причем мне так важно, что там конкретно произошло, скажем, у Рогожина с Настасьей Филипповной, мне интересно следить за мыслью автора. Он ведет меня за собой, я иду за ним. Поэтому и перечитывать люблю: каждый раз открываю для себя новые пласты...
Стихи временно отошли на задний план, и теперь Унучек – совсем другой: глаза сухие и внимательные, ни следа от недавних поэтических переживаний.
– А вот Толстой мне не так близок. Лев Николаевич не ведет за собой, а подталкивает, поучает читателя. Возьмите хотя бы «Воскресение». Он – моралист. И так-то моралистов вокруг хватает...
Философия вора-рецидивиста
Первую крупную кражу Виктор Унучек совершил в 14 лет – украл 262 рубля. Из них 162 пропили с отчимом, а на оставшуюся сотню Виктор купил себе мопед.
– Если бы мне тогда твердо сказали, что красть нельзя, это мерзко, может, все в моей жизни было бы иначе, – сказал Виктор Михайлович. – А так... Отчим был даже рад неожиданно свалившимся деньгам... В общем, как бы там ни было, страсть к воровству у меня с детства. Да о чем говорить, если украсть мне было легче, чем выпросить денег на кино...
Первый раз отчим напоил Витю в семь лет. И бил постоянно. Боялся он отчима, даже нож под подушку на ночь клал. Точнее, больше бил «хозяин дома» свою жену, а та вымещала бессильную злобу на мужа и на весь белый свет на сыне-подростке. Избивала шнуром от утюга, шлангом от стиральной машины... Однажды к 15-летнему сыну в школу пришла с ремнем, тот на лазах у всех бегал от нее.
Так что Виктора Михайловича, как и многих кохтла-ярвеских мальчишек, воспитывала улица.
А потом было ПТУ, где Виктор учился на электрика. Пьянки, драки, опять же мелкие кражи – таковы были будни быта в ту пору в профтехе. По окончании училища работа по распределению в Раквере и – первая судимость. За четыре года в колонии молодой человек, как он признается, прошел всю воровскую академию. Ни одного замка в зоне не было, который он не смог бы отомкнуть. Использовать на практике полученные знания после освобождения довелось лишь десять месяцев. Зато интенсивно: 28 квартирных краж! На этот раз дали пять лет.
– Воровать больше не хочу, – вдруг сказал Виктор Михайлович.
Я понимающе кивнул головой, ожидая, что сейчас услышу что-то о совести, покаянии, жалости к жертвам своих былых краж. Но – ничего подобного.
– Это трудная, тяжелая работа – пояснил Унучек. – И засасывает, как болото. Если начну, то уже все... Хотя я почти уверен, что больше не попался бы.
Что-то не нравятся мне эти его размышления. Видно, что Галину Карповну тоже они смущают.
– Не попался бы, потому что не только литературой увлечен, но и философией, психологией, – развил мысль Виктор Михайлович. – Вопросы интуиции довольно глубоко изучил. Познание, творчество как процесс. Неважно, научное открытие это или квартирная кража...
Смотрю на Виктора Михайловича внимательно. Шутит? Нет, не похоже.
– А вы пытались хоть раз поставить себя на место вашей жертвы? – спросил я. – Вот вас, допустим, обокрали...
Он невозмутим.
– В отношении своих юношеских похождений и тех пострадавших в минуту откровения с самим собой я еще могу испытывать чувство сожаления. В отношении же последних совершенно спокоен: я знаю, что эти нечестно нажившие свои богатства люди даже заявлять не пойдут...
Куда девался сентиментальный лирик? Передо мной – вчерашний зек, уверенный в себе.
– Моя бабушка всю жизнь горбатилась в колхозе, – продолжает Виктор Михайлович. – Пенсия – 12 рублей. Мать всю жизнь – в шахте, такая же почти награда. Государство грабило и продолжает грабить миллионы людей. Почему ему можно?
Мне и раньше доводилось слышать, как осужденные пытались «научно доказать», что грабежи неизбежны. И всегда эти «доказательства», естественно, казались демагогией. Красть, грабить, разбойничать – преступно и безнравственно всегда. Это аксиома. Это закон, который человечество установило само для себя столетия назад.
– Нет, не хочу я больше воровать, – успокаивает меня опять Виктор Михайлович и тоже вполне серьезно.
Допустим. Но ведь еще недавно – хотел. И крал – хладнокровно, расчетливо. Боготворя при этом гениев русской литературы, величайших гуманистов. Либо действительно воровская страсть тяжким недугом с детства поразила его насквозь так, что любая литература тут бессильна, либо последняя на самом деле не оставляет в его душе заметно следа, как это кажется на первый взгляд.
Впрочем, я не хочу и не могу углубляться в этот сложный вопрос – мы слишком мало знакомы. Нет необходимости обсуждать также и его познания в литературе, педагогические навыки и т. д. Какой из него учитель, пусть определяют компетентные люди. Но я знаю одно. Отбывший срок наказания Виктор Унучек (как и любой другой бывший осужденный), имеет право устроить свою судьбу. По крайней мере, ему должен быть предоставлен шанс на то, чтобы устроить ее по-человечески.
Всем известно, что освободившиеся из колонии нередко испытывают, оказавшись на свободе, житейские трудности. Их очень неохотно принимают на работу, а если и берут, то туда, куда мало кто пойдет по своей воле. Проблемы с пропиской... Вот и сворачивают многие на знакомую преступную дорожку. И не всегда только по своей вине...
Особый случай
На этом фоне мы имеем особый случай. Есть вполне интеллигентный коллектив, желающий включить в свой состав бывшего осужденного, есть огромное желание последнего здесь работать. Казалось бы, радоваться и радоваться, тем более что Виктор Михайлович в апреле (1990 года), после освобождения, уже был оформлен учителем литературы, и за это время ничего страшного не произошло. Но...
«Мина замедленного действия», как пишет в письме Галина Карповна, сработала летом, в тот день, когда у Виктора Михайловича закончилась трехмесячная прописка у матери в Кохтла-Ярве. Именно по этот день был ему выписан пропуск в колонию. Унучеку снова удалось прописаться там же, теперь уже на полгода, но пропуск в отделе кадров продлить отказались.
По команде заместителя начальника Ю. Сидорина учитель был выселен из комнаты отдыха в штабе, в которой он с позволения начальника ночевал: были обнаружены следы пьянки, в которой, правда, неизвестно кто участвовал. При этой акции, утверждает Виктор Михайлович, пропали две сумки ценнейших для него книг.
Все же выдали ему разовый пропуск – и тут же подвергли тщательному досмотру. Небезрезультатно: обнаружена банка кофе и, главное, 700 рублей, что, как известно, проносить на территорию запрещено. Объяснение Унучека: деньги просто негде оставить, и к тому же надеется купить что-нибудь теплое из одежды – естественно, никто не принял.
Словом, ясно: администрация колонии не желает видеть на ее территории Виктору Унучека в качестве работника. Впрочем, этого передо мной никто и не скрывает. Позиция инспектора по трудоустройству бывших осужденных (она же депутат местного Совета) Р. Ханзинг также считает, что такие здесь не нужны.
– Стихи пишет? Все пишут. С жильем трудности? У всех трудности, – рубит Юрий Валентинович с видом человека, который никогда и ни в чем не сомневается. – И вообще я ничего не знаю. Мое дело было – выселить из комнаты отдыха, а тут все законно. Была пьянка? Была. Жить там не полагается? Не полагается.
– Кстати, надо бы этого, с позволения сказать, учителя проверить на профпригодность, – сказала вошедшая в кабинет молодая дама с какими-то бумагами. – Образования никакого, заикается опять же.
Безусловно, ей очень хочется, чтобы к профессии учителя литературы Виктор Михайлович был признан непригодным.
– Пусть он где-нибудь поработает, зарекомендует себя, а потом приходит к нам, – не менее твердо высказывает свое мнение начальник оперативной части А. Мамонов.
Где он может себя зарекомендовать? Ясно же, что к обычной школе Виктора Унучека в качестве учителя и близко не подпустят. А вот преподавать в колонии таким же осужденным, каким он был вчера, – почему бы не попробовать?
Виктор Михайлович и сам так думает:
– Я же двенадцать лет был в этой шкуре, знаю их психологию, – горячо убеждает он меня. – Знаю, и уже делал это на уроке, как от их повседневных интересов перейти, скажем, к Пушкину...
А что же начальник колонии Г. Соколов, который весной, несмотря на сопротивление оперчасти, дал добро на оформление Унучека? Теперь, похоже, он просто не знает, как быть. Хотя директора школы, в отличие от Сидорина, ценит очень высоко:
– Инициативный организатор, именно с приходом Галины Карповны школа задышала, хотя педколлектив остался прежний.
– Она считает необходимым, чтобы Унучек преподавал в этой школе. Что вы об этом думаете? – спрашиваю у Соколова.
– Было бы лучше, – мягко говорит Геннадий Александрович, – если бы он здесь не работал.
Я понимаю: не так все просто. Да, срок отбыл без замечаний, но какие-то связи, вероятно, остались. Его могут использовать. Да и самому небезопасно: запутается, увязнет... И те 700 рублей доверия к нему не укрепили.
Но Соколов – о другом:
– Галина Карповна авторитет свой теряет, слишком уж часто их видят вместе. А мне бы этого не хотелось.
Вот оно что. Отношения Галины Карповны и Виктора Михайловича не укладываются в привычные представления жителей поселка, и поселок осуждает: что это она с зеком этим носится?
Всё известно Галине Карпове – все сплетни, всё, что говорят за спиной, тем не менее, продолжает заниматься «мышиной возней», по ее собственному выражению, которая возникла вокруг ее протеже. Хотя очень некогда: забот у директора и без того выше головы.
– Кстати, я не знаю ни одного ученика, – продолжает Геннадий Александрович, – который воспринимал бы его всерьез. Да и педколлектив почти весь против. Одна Галина Карповна – за. Вот что меня смущает.
Оказалось, что это, мягко говоря, не совсем так. Со многими учителями я встречался. И все до одного, в том числе опытные педагоги, стоят за Виктора Михайловича горой. Я уж не говорю о Зинаиде Ивановне Куриковой, которую он называет второй матерью. Они познакомились еще во время второго срока Унучека. Зинаида Ивановна дала ему знания, благодаря которым Виктор поступил на филфак университета. Легко поступил, легко отучился год. Правда, так же легко ушел.
Так неужели и мнение специалистов ничего не стоит? Судя по всему, именно так. И озадачила, и обидела их последняя новость, о которой они узнали почему-то от меня: администрация направила письмо в роно с просьбой определить уровень профподготовки Унучека. Несмотря на то, что вопрос там уже согласован.
Одного я не уяснил: почему люди в погонах, профессионалы исправления осужденных, не понимают, а если понимают, то игнорируют одну простую вещь: директор школы и ее коллеги хотят взять Виктора Михайловича в свой коллектив вовсе, разумеется, не оттого, что школе никак без него не обойтись. Они берут его ради него же – прежде всего. Здесь, в школе-островке, при любимом деле, он может спастись от самого себя – прежнего. Ну, а перекрой ему сюда доступ, и... Так рассуждают педагоги.
Неужели сотрудники колонии предпочли бы принять Виктора Унучека, прибывшего для того, чтобы отбывать очередной срок?
Трагическая развязка
Через некоторое время история получила трагический поворот. Виктор Унучек, уверявший, что не хочет больше воровать, опять был задержан по подозрению в квартирной краже. В Раквере это случилось. Из-под стражи он сбежал. А еще через пару месяцев в Кохтла-Ярве был застрелен сотрудником милиции.
Об этом рассказала Галина Романович – и опять в большом письме, которое, как и в прошлый раз, сама привезла в редакцию. Она описала то, что произошло, и выразила свое отношению к случившемуся.
Вот это письмо:
«Расстрелянная вера в справедливость
Реакция на мое обращение в прокуратуру г. Кохтла-Ярве с требованием разобраться в убийстве учителя нашей школы Унучека В. М. вызвало недоумение. А именно слова следователя Князева: «Не за свои дела беретесь. Ваше дело – воспитывать учеников».
Можно было бы согласиться с этими словами, если бы мы, учителя, по-прежнему слепо верили в объективность и компетентность правоохранительных органов, верили в неукоснительное соблюдение законов. Если бы по-прежнему считали, что обществу нужны воспитанные нами ученики.
Но сегодня у нас нет веры ни в то, ни в другое. Она медленно гибла, соприкасаясь с действительностью, с судьбами наших учеников, и окончательно была расстреляна заместителем начальника ГОВД г. Кохтла-Ярве той же пулей, которой был убит наш воспитанник В. Унучек.
В. Унучек в свое время в нашей школе получил аттестат о среднем образовании. Работал над собой, основательно изучил философию, психологию и особенно литературу. Писал сам. Предложили ему после освобождения из исправительно-трудового учреждения остаться в школе в качестве преподавателя литературы. Ответил не сразу, долго размышлял. Но не потому, что сомневался в своих знаниях и способностях дать ученикам знания литературы. Как человек образованный, он отчетливо понимал, какие проблемы возникнут в социальной и психологической среде. Мы настояли попробовать (наивные!), убедили, что с таким интеллектуальным багажом он нужнее людям в качестве учителя литературы, нежели электрика или, тем более, в том качестве, которое закрепили за ним статьи Уголовного кодекса.
Теперь мучает вопрос: надо ли было проводить этот, если так можно выразиться рискованный эксперимент, за который человек заплатил жизнью, а мы – верой? Может, пусть бы все шло по-старому? В. Унучек через некоторое время после освобождения (как и сотни других), снова попал в ИТУ, а мы сотрудники и педагоги (как десятки лет уже) снова стали делать вид, что воспитывали, внушая веру в абстрактную справедливость. И это притом, что вокруг нас беспрерывный театр обмана и лицемерия.
Одни играют роль поборников законности, другие – вождей, третьи – воспитателей или родителей… Все при деле, все заняты в спектакле.
Невероятно высокой ценой досталось нашему коллективу понимание реальности происходящего вокруг нас. Многолетний творческий поиск форм работы по психологической и социальной реабилитации осужденных привел нас к необходимости пройти рядом с «бывшими» по жизни на воле. Но, несмотря на наши невероятные усилия и недюжинные способности «бывшего», дорога оказалась тупиковой.
Виктор Михайлович верил в наши и собственные силы и попытался выступить в жизненном театре в роли, не узаконенной постановщиками. Надо отдать ему должное, он до конца не сдавался. Девять месяцев открытой войны. Не дали места в пустой гостинице Румму – поселился в лачуге. Не прописали по месту работы – прописался за двести верст от нее. Раз за разом унижали обысками, отнимали пропуск в учреждение ЮМ-422/2, и, наконец, сотрудники РОВД Раквере арестовали Виктора Михайловича за преступления, к которым он не имел никакого отношения. Это могут подтвердить люди (если захотят, конечно), пытавшиеся на самом деле обокрасть квартиры в Раквере.
Просидел в тюрьме 3,5 месяца и ушел, когда представилась возможность. Есть свидетели, что ушел в открытые не им двери, никому не причинив вреда. Ушел, отчаявшись чего-либо добиться из-за решетки: ведь он обратился во все возможные инстанции – результат нулевой.
Расследование дел за 3, 5 месяца не добавило ни одного доказательства его вины, появились только те, что утверждали его непричастность, но они в учет не принимались и в деле не фиксировались. Акты «расследования» проводились с грубыми нарушениями закона.
Те, кто не проходил школу нашего следствия и судопроизводства, наивно утверждают: «Зря бежал». Подвел Виктора Михайловича инстинкт самосохранения: дождался бы обещанного следователем при закрытии дела «полосатого режима» да и жил-поживал бы среди северного великолепия.
Отказался. Было для него что-то дороже жизни, коль не скрылся за тридевять земель после побега, хотя возможность была великолепная (я это знаю), а искал и нашел людей, совершивших те злополучные набеги на раквереские квартиры. Подготовил статью в газету от своего лица, да не успел отослать. Расстреляли.
«Правоохранительные» органы г. Кохтла-Ярве, совершив свое черное дело, даже не удосужились сообщить о смерти сына матери. Она узнала через людскую молву, что Виктор Михайлович несколько метров не дошел до родного порога в первый день нового года. «Тело выдать не можем, ведется расследование», – ответил заместитель начальника РОВД убитой горем матери 4 января.
Сотни, тысячи людей играют «в борьбу с преступностью», при этом, я уверена, очень хорошо понимают, что идет спектакль.
Не может же, например, Р. Ханзинг добровольно отказаться от хорошо оплачиваемой роли, даже если она осознает, что эффективность ее бумажной переписки по быто- и трудоустройству освободившихся почти нулевая.
В своем поселке ей, депутату, не удалось устроить В. Унучека. Хинн и следователь Линдло в Раквере по-прежнему стоят на страже правопорядка. Непонятно, правда как можно стоять на страже того чего нет. Швец, руководящий работник полиции Кохтла-Ярве, может, даже получил награду за задержание «особо опасного преступника с риском для жизни». Князев, следователь прокуратуры, знает: начни он по-настоящему требовать исполнения законов от милиции, ни одного сотрудника не останется.
Когда же прекратится этот театр абсурда? Кому нужен он? Трагический образ В. Унучека – собирательный. Таких судеб сотни, они у нас на виду. Наши воспитанники хотят жить по-человечески, хотят быть кому-то нужными. Но, не встречая поддержки на воле, возвращаются в колонии разного режима. Когда же, наконец, прорвав пелену глобальных целей и масштабных дел, мы увидим рядом с собой людей, увидим что они на краю пропасти, и протянем им руку помощи? Мы свыклись с жуткой действительностью и ничего не хотим менять. Мы не живем, а доживаем. А вслед за нами идут дети...
Страшно смешно читать сообщения о мерах правительства по борьбе с преступностью: помилуйте, можно ли побороть то, что стало нормой жизни всего общества?
Г. Романович,
директор Падизеской вечерней школы
при учр. ЮМ 422/2»
Знакомый почерк
Тетрадка стихов Виктора Михайловича Унучека – вот и все, что осталось у меня как свидетельство знакомства с этим человеком. И, конечно, воспоминания, еще свежие. В том числе его слова: «Воровать больше не хочу». И все-таки опять?
А что Галина Карповна? Даже после того, как сотрудники раквереской милиции задержали в Румму Унучека, она продолжала верить в своего бывшего воспитанника. А в то, что он совершил очередное преступление, – нет.
– Ведь он обещал, что не будет больше воровать! – воскликнула Галина Карповна, ни на секунду не допуская мысли, что Виктор Михайлович мог свое обещание нарушить.
– А если все-таки это правда? – осторожно спросил я.
– Если это правда... – тихо повторила Галина Карповна и умолкла.
И без слов понятно, что это означало бы для нее: сильнейшее разочарование, крушение надежд и веры – не только в Виктора Михайловича, вообще. Отдать столько душевных сил ради этого человека и в итоге...
Впрочем, разочарование она и правда испытывала – в правоохранительных органах, погубивших, как она была уверена, человека. Отсюда резкие выпады в ее письме в адрес этих органов в целом. А Виктору Михайловичу продолжала полностью доверять, несмотря ни на что. Вот и его последнее письмо ей (Галина Карповна дала мне его прочесть) неоднократно использует в своих заметках, в частности, его слова о том, что не собрано никаких доказательств его, Унучека, вины.
Письмо это написано хорошим грамотным языком и почти полностью посвящено перечислению примеров «незаконных действий» и «непрофессионализма» всех, кто с ним работал – от оперуполномоченного угрозыска до адвоката.
Ну, а что скажут сами эти люди?
– Задержали мы Унучека в сентябре по подозрению в квартирной краже и в попытке второй: очень уж почерк похож, – рассказывает бывший старший оперуполномоченный Раквереского РОВД В. Хинн. – И внешность потерпевшие описывали, напоминавшие его. Он ведь, Унучек, знаком нам по прежним кражам в Раквере, потому и в картотеке нашей числится.
– А в чем особенности его почерка?
– Вот отмычка, с помощью которой он пытался проникнуть во вторую квартиру, да не успел, мальчик спугнул... Гребенка, излюбленное орудие Унучека, сейчас такими почти не пользуются. Опять же его редкостное хладнокровие: когда увидел в квартире вернувшуюся раньше обычного времени хозяйку, вышел с сумкой, как ни в чем не бывало. На улице она его прогнала – он показал ей пустую сумку. Взял, действительно, немного, на 150 рублей, но только оттого, видимо, что не успел больше.
– Это, согласитесь, все-таки не доказательства.
– Косвенные, скажем так. Но главное, его опознали – и мальчик, и эта потерпевшая. Это уже существенно. Кстати, на него пало подозрение и по другим эпизодам, но ведь не «вешаем» их на него – нет прямых доказательств.
Впрочем, в Раквере не скрывают, что улик против Унучека изначально было маловато. Поэтому, как сказал следователь Линдло, так долго продолжалось следствие – искали дополнительные.
Но в любом случае окончательное слово всегда за судом, который в данном случае должен был состояться в конце ноября. Однако напрасно приезжала Галина Карповна вместе с коллегами на судебное заседание: Унучек накануне вечером сбежал...
Зря Галина Карповна обвиняет местных стражей правопорядка, будто организацию этого группового побега они хотел вменить ему в вину. Здесь полагают, что попал он в эту компанию, по всей вероятности, случайно. Не он душил полотенцем одного контролера, не он плеснул кипятком в лицо другому... Просто оказался поблизости и, воспользовавшись суетой и открытыми воротами, в одной рубашке сбежал. Не зная, что жить ему оставалось чуть больше месяца...
«Спасибо, добрый человек!»
Конечно, его искали, выслеживали. Все это время Виктор Михайлович скрывался в Кохтла-Ярве, отсиживался у знакомых, иногда навещал мать.
Пошел он к ней и 1 января, под вечер. Тут, недалеко от дома, и встретил его заместитель начальника по оперработе РОВД (ныне комиссар уголовной полиции) Н. Швец. Взял за руку: «Ну что, пойдем, Виктор?» (они давно были знакомы). Тот обматерил его, попытался вырваться, Швец ударил его рукояткой пистолета – и получил в ответ струю газа из баллончика. И тогда, уже «отключаясь», выстрелил Унучеку в живот... Умер Виктор Михайлович в машине скорой помощи.
Такова версия Швеца. Однако нашлись свидетели, которые этот эпизод описали несколько иначе. Милиционер будто бы догнал Унучека, ударил его по затылку пистолетом и в уже лежащего на земле выстрелил... В конце концов следователь городской прокуратуры, проконсультировавшись в республиканской, принял решение: привлекать комиссара полиции к ответственности нет оснований, оружие он применил правомерно.
Возражать, признаться, трудно. Наверное, прав префект Н. Романченко: «Чтобы осуждать Швеца, надо побывать в его положении». Действительно, не с сентиментальным поэтом встретился он 1 января, но с преступником, сбежавшим из-под стражи. Кстати, закон позволяет применять в этом случае оружие без предупреждения. А тут еще и слезоточивый газ, использование которого Унучеком доказано экспертизой.
– У нас есть подозрение, что Унучек причастен к убийству мальчика в Кивиыли, – сказал мне Н. Швец.
Вот как? Дело в том, что я собирался спросить и об этом, но, конечно, безотносительно к делу Унучека. О чудовищном преступлении в конце декабря я узнал из сводки МВД, а на следующий день и десятки тысяч читателей «МЭ».
Родители пришли домой и увидели своего 10-летнего сына с ножевой раной в спине. Тело мальчика лежало в наполненной водой ванне. Видимо, он пытался помешать вору взять вещи... Мне почему-то казалось, что после этого в мире должно что-то измениться. Но нет – все были заняты рождественскими предновогодними хлопотами. Я часто вспоминал о погубленной безвинной детской душе и позже – в дни вильнюсской, рижской, цхинвальской трагедий, в дни невероятно шумного расследования убийства двух шведов...
– У Унучека рана была на руке, – продолжил Н. Швец. – Экспертиза показала: укус, время примерно сходится. Возможно, мальчик оказывал сопротивление...
Видать, подозрение серьезное. Ведь он сам счел нужным сказать мне об этом, причем в короткой, на ходу, беседе. Закрыть дело, обвинив мертвого? Нет, оно еще не прекращено.
Я не верю, что Унучек мог пойти на убийство мальчика, а вот все, что касается остального... Как и Галина Карповна, я тоже имею право на свои предположения. Так вот, не потому ли Унучек так настойчиво просил не называть его фамилию в газете (данная версия текста составлена на основании двух статей в газете, в первой герой фигурировал под инициалами В.М. – А. Б.), что не хотел привлекать к себе не нужного ему внимания? И не в корыстных ли целях он так привязался к директору школы, ведь с его-то репутацией заручиться поддержкой и беспредельным доверием столь авторитетного человека было, надо полагать, большой удачей? И только ли для того, чтобы преподавать литературу, хотел он иметь доступ в колонию? Впрочем, это всего лишь предположения, ошибочны или верны они – теперь не скажет никто.
А доверие директора к своему подопечному действительно было безгранично. Буквально все действия и поступки Виктора Михайловича находят у нее оправдание и объяснение. Даже побег. Наивные считает она, люди, те, кто его осуждает за это.
А может, это она в какой-то степени наивна (вместе со мной), полагая, что раз человек поклоняется Достоевскому и Пушкину, часами с таким неподдельным чувством декламирует Мандельштама, Пастернака, Цветаеву – замечательных поэтов и носителей высочайшей нравственности, сам сочиняющий стихи, – о каком воровстве может идти речь?
Или может? Если допустить, что все объясняется особенностями физиологии и психологии. Может, способности Унучека к стихотворчеству (кстати, есть у него и стихотворение, посвященное Н. Швецу) объясняются лишь чрезвычайно сильно развитым участком головного мозга, который отвечает за художественное воображение. А страсть к воровству – это просто болезнь. Есть же такая патология – клептомания называется. Больные люди тоже стихи сочиняют.
Приходил Унучек, к примеру, будучи под надзором, отмечаться точно в назначенное время (часы можно было проверять), и так своими ясными глазами смотрел, что никому и в голову не могло прийти, что в этот же день, отпросившись с работы, он мог совершить кражу.
Опять мы вторгаемся в область предположений. Но что делать, ничего больше не остается. Кстати, можно задаться риторическим вопросом и другого плана. Если Унучек действительно совершил преступление в Раквере, оправдания этому нет, но все-таки: пошел бы Унучек на него, если бы администрация колонии оказала ему и директору школы Галине Романович ту поддержку, на которую они рассчитывали?
Мыслитель, философ, поэт – говорят о Викторе Унучеке одни. Преступник-рецидивист, наглый и циничный квартирный вор – утверждают другие. Что ж, пусть каждый остается при своем мнении.
Но в одном я убежден: нам не хватает таких людей, как Галина Карповна Романович. Точнее, не хватает тем, кто, отбыв срок наказания, ступил на полную опасностей тропу свободы и тоже, может, хотел бы искренне кому-нибудь написать: «Очень хочется поблагодарить Вас за беспрестанную заботу обо мне. Спасибо Вам, добрый человек!» Строчки из последнего письма Виктора Унучека Галине Карповне.
«Молодежь Эстонии», 12.09.1990 и 26.03.1991