«Совершенно секретно. Полковнику Тараканову...»

Подпись под этим и двумя десятками других подобных рапортов 53 года спустя привела таллиннского пенсионера Юрия Карпова на скамью подсудимых.

Если Владимир Пенарт и Рудольф Туви, о деле которых мы рассказывали в номере «ДД» за 30 августа, обвиняются в убийстве трех «членов группы, оказывавшей сопротивление оккупационному режиму» (как на эстонском юридическом языке именуются «лесные братья"), то Юрию Карпову инкриминируется другое преступление против эстонского народа. Не зря ведь законодатель ввел в ту же статью Уголовного кодекса (преступления против человечности и военные преступления) и такое понятие – «умышленные действия, целью которых является […] депортация или высылка коренного населения в случае оккупации или аннексии…»

Именно в этом обвиняется Карпов. В соответствии со вступившим 1 сентября в силу Пенитенциарным кодексом это тяжкое деяние предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от 8 до 20 лет или пожизненное заключение. Даже суровее, чем в утратившем силу Уголовном кодексе (там было от 8 до 15 лет или пожизненное).

...Вокруг пожилого подсудимого перед началом судебного заседания роем вились фоторепортеры, совали микрофоны телевизионщики: «Считаете ли вы этот процесс политическим?» Особенно телекамеры, как признался мне потом Юрий Изосимович, доставляли ему страдания. Вдруг эти кадры покажут по российским каналам, и кто-то из знакомых их увидит? Из тех, например, многочисленных гостей Таллинна, которые останавливались в гостинице «Кунгла», директором которой Карпов был в течение шести лет после окончания службы в органах безопасности. Что они поймут из минутного сюжета? Только одно: Карпова судят. Карпов – преступник.

Да какой! Враг эстонского народа. Это он-то, тот, кого неумные земляки обзывали эстонским националистом, когда приезжая на родину в отпуск, расхваливал трудолюбивых эстонских крестьян...

Мучителен был для него и сам судебный процесс. Ибо преступником Карпов себя не считает. Лишь один проступок припоминает в своей долгой жизни: однажды на 30 минут позже явился на службу. И то только потому, что опоздал рижский поезд, на котором возвращался из командировки. Тем не менее, последовало наказание: провинившегося перевели из центрального аппарата Министерства госбезопасности в Харьюский райотдел, понизив в должности до старшего оперуполномоченного. Не случись этого, может, не судили бы сегодня Карпова...

«...На основании вышесказанного Юрий Карпов обвиняется в том, – зачитывала прокурор обвинительное заключение, – что он совершил преступления против человечности...» Подсудимый хорошо знал, какие именно преступления ему вменяются. Вон тот молодой человек, что сидит в середине зала, давно уже их ему сформулировал. Это следователь Полиции безопасности. Сильную неприязнь испытывает к нему Юрий Карпов. Дело даже не в обвинениях, которые он категорически отвергает. Следователь ведь еще и откровенно издевался над старым человеком. К примеру, он прекрасно знал, что Карпов как участник войны обязательно пойдет 9 мая к памятнику Воину-освободителю. Но именно в тот момент, когда он собирался идти на праздник, следователь звонил ему и вызывал на допрос. То же самое повторялось в день рождения...

– Ладно, завели дело, ведут следствие, – говорил потом с горечью Карпов. – Но этого им мало, надо обязательно еще и в душу плюнуть.

О многом он рассказывал после суда. Но до этого были два мучительных часа в судебном зале.

«...Юрий Карпов передал в период 25-29 марта 1949 года «кулака» Антона Лангу, его супругу Хильду Лангу и дочерей... с целью депортации начальнику эшелона № 97307 Кейлаской станции майору Древлеву...» – скороговоркой продолжала зачитывать обвинительное заключение прокурор.

Подсудимый не вслушивался в текст обвинения. Мысли уносили его далеко за пределы здания суда не только потому, что обвинение было ему хорошо знакомо. Но еще и потому, что в эти дни свалилась на него другая беда.

...Отчим Юрия погиб на фронте 31 августа 1941 года. Сам он к этому времени поступил в Московский авиационный институт. Но мать так сильно переживала гибель мужа, что пришлось парню вернуться домой, в Иваново. Юрий поступил в местный химико-технологический институт (который в это время занимался разработкой боеприпасов). А вскоре со студенческой скамьи – на фронт. Через год его вернули в тот же институт: стране нужны были специалисты данного профиля. Еще через некоторое время молодой человек через обком партии был мобилизован в органы безопасности.

Сразу после войны Карпов получил назначение в Комсомольск-на-Амуре. Но по пути к месту службы его вызвали к заместителю министра госбезопасности, тот приказал ехать в Эстонию. Вот каким образом попал сюда в 1946 году Юрий Карпов.

В первые дни пребывания в Таллинне он увидел повешенного советского офицера – прямо напротив вокзала. Это был летчик. Военных летчиков некоторые местные особенно ненавидели и мстили им за бомбардировку Таллинна в марте 1944 года. В республике свирепствовал бандитизм, но не поэтому направили сюда Карпова.

Сферой Карпова была контрразведка. То есть выявление шпионов, которые массово оставлялись уходившими из Эстонии немцами и забрасывались сюда из-за рубежа. А также их пособников из местных жителей.

Однако в уголовном деле – речь совсем о другом.

«...Карпов с целью депортации коренного населения установил, что «кулак» Александер Лайапеа, по утверждениям, является собственником недвижимости, имел два трактора. Участвовал активно в создании Союза отечества в Рапламаа...» Таких эпизодов – «установил с целью депортации коренного населения» – в обвинительном заключении десятка два. Следствие заключило, что в общей сложности Карпов, «устанавливая личности депортируемых, задерживая их и передавая на эшелоны для депортации или на погрузочные пункты, совершил непосредственную депортацию 41 коренного жителя из Эстонии в СССР». Депортация еще 20 человек не состоялась лишь случайно, по причинам, не зависящим от Карпова. Все эти люди были в основном жителями Раплаской волости и сосланы были в Красноярский край и Новосибирскую область.

На судебное заседание пришли трое потерпевших – Вийве Лаурик, Урве Лайметс и Хельги Мянник. В марте 1949 года им было 13, 9 и 6 лет. Вийве рассказала суду, что избежала депортации только потому, что 24 марта поехала на каникулы к родственникам в Таллинн. А когда вернулась – никого нет: ни родителей, ни трех сестер с братом. О том, что произошло, узнала от соседей. После возвращения семьи в 1958 году, по словам женщины, перед ними извинились: произошла ошибка, многодетную семью не должны были депортировать.

Урве Лайметс запомнила, как в тот день в дом вошел русский в форме и стал махать пистолетом у мамы перед лицом, а отца связал. Потом на их же собственной лошади всех повезли к школе...

А когда Хельги Мянник рассказывала, как к ним в дом вошли двое эстонцев и двое русских и всех выгнали, как потом ехали в страшном вонючем товарном поезде с 25 марта по 17 апреля, она не смогла сдержать слезы. Тогда и две другие женщины стали прикладывать платки к глазам.

Когда судья предлагала подсудимому задать вопросы потерпевшим, он поднимался и повторял одно и то же:

– Я – Карпов. Вы меня знаете?

Нет, они его не знают. Следовательно, и о роли Карпова в депортации им ничего не известно.

– Это Карпов, вы его знаете? – тот же вопрос задал третьей потерпевшей московский адвокат Вахтанг Федоров.

– Вы же прекрасно понимаете, что знать я его не могу, – дав отдохнуть переводчице, на отличном русском языке ответила Хельги Мянник, воспитательница детского сада из Пылва. – Ясно же, что кто-то выше, – воздела она палец к потолку, – за всем этим стоял.

Кто именно стоял – не секрет, о чем тоже рассказал суду Карпов.

Общее руководство операцией осуществлял Совет министров Эстонской ССР, выселяемые семьи определяли волостные исполкомы. Каждая из них утверждалась в уезде, затем в Совете министров, а также лично прокурором республики. Органам безопасности было поручено лишь исполнение.

Кто подлежал выселению?

– В основном так называемые кулаки, – рассказал Карпов. – И не потому, что были богаты, а потому, что помогали бандитам. Хотя помогали зачастую в целях самозащиты. Платили дань, чтобы их не трогали. Так что эта операция была в какой-то мере ответом на просьбы простых тружеников, замученных набегами разбойников, защитить их. Да, было много горя, страданий. И все же судить о тех событиях надо, учитывая реалии того времени.

Это была секретная операция, имевшая свое кодовое наименование. В суде Карпов его не назвал, но теперь это не секрет, да и в материалах дела оно упоминается – «Прибой».

Там сказано, что Карпов еще 28 февраля и 1 марта 1949 года в ходе подготовик операции устанавливал подлежащих депортации «кулаков», «осужденных националистов», «приговоренных бандитов», о чем составлял совершенно секретные справки.

Сам же он утверждает, что об операции узнал незадолго до ее начала, так как задействован в ней он не был: его сфера была – контрразведка. Однако в совещании за пару дней до начала «Прибоя» он участвовал: ему поручили использовать операцию для выполнения своих непосредственных функций – выявления шпионов и нелегалов.

Именно с этой целью 25 марта он прибыл в Рапла. И целый день просидел в волостной управе, беседуя с людьми, которых ему доставляли. Установив личность – отпускал.

Выслушав все это, прокурор напомнила подсудимому о наличии в деле рапортов, подписанных им, Карповым. Она попросила судью зачитать один из документов.

– Совершенно секретно. Полковнику Тараканову, – процитировала судья рапорт. – Мною установлен Ханс Труусте, изъявивший желание добровольного выселения... Передан коменданту погрузочного пункта... Судья протянула Карпову копию рапорта:

– Ваша подпись?

– Моя. А Тараканов был начальником Харьюского райотдела.

– И таких рапортов в деле более десятка, – напомнила судья. – При чем же здесь ваша контрразведывательная деятельность?

Карпов сказал, что даже не помнит, когда и при каких обстоятельствах подписывал эти рапорты. Вероятно, срочно надо было закрывать дела, каких-то подписей не хватало, а люди все заняты, приказали подписать ему, относительно свободному сотруднику. Он и выполнил распоряжение... И снова подтвердил: никого он не устанавливал, никого и никому не передавал.

– Что же вы, старший оперуполномоченный, такими винтиками были, готовы подписать все, что вам подсовывали?

– Да, мы, оперуполномоченные, были именно винтиками в системе, – согласился Карпов. И добавил, что хотел бы видеть оригиналы этих рапортов.

Закончилось заседание ходатайством адвоката: затребовать оригиналы дел, о которых идет речь в обвинении. Судья ходатайство удовлетворила.

К следующему заседанию работник архива доставил груду картонных папок. «Учетное дело» – крупно написано на каждой. Такие учетные дела оформлялись на каждого выселяемого. Их количество исчисляется тысячами. Интересно, где это все хранится?

Теперь подсудимому показывали поочередно оригиналы рапортов с тем же вопросом:

– Ваша подпись?

– Моя, – отвечал Карпов.

И снова настаивал, что выселяемых не устанавливал, на погрузочные пункты не отправлял. У них в Харьюском райотделе за эту операцию отвечал другой сотрудник – Васенкин.

– Так почему же именно вы подписывали? – все допытывалась судья у Карпова.

Тот снова и снова отвечал: мол, деталей не помнит, была, видимо, суматоха, люди были кто где, а дела надо закрывать, вот и бросили ему на стол стопку бумаг, приказали подписать... В подтверждение этого он обратил внимание суда на то, что почти все эти рапорты датированы одним днем – 30 марта 1949 года. И еще на то, что это ведь хорошо видно: тексты рапортов написаны одной рукой, а его, Карпова, подписи – другой.

К тому же у него ни на секунду не возникло сомнений в том, что операция, осуществляемая по решению и под руководством Совета Министров, с санкции прокурора республики, была законной. И вообще все эти рапорты – формальность...

– Формальность? – переспросила судья, пристально посмотрев на подсудимого.

– Да, формальность, – подтвердил Карпов. – Ведь это не обвинительные документы: в то время, когда они подписывались, люди были уже в вагонах.

Он пояснил, что главный документ в «учетных делах» не рапорты, а опросные листы, которые оперативные работники заполняли по месту жительства выселяемых. Между тем, ни под одним опросным листом подписи Карпова нет.

Судья, в свою очередь, обратила внимание подсудимого вот на что: почему в трех подписанных им рапортов написано «мною установлен», «мною передан», в остальных же – просто установлен, передан. Мол, не значит ли это, что, по крайней мере, людей, названных в тех трех рапортах... Нет, ничего это не значит, ответил Карпов. Просто не обращал тогда внимания на формулировки.

У потерпевшей же Хельги Мянник, исправно посещавшей все заседания, был к подсудимому такой вопрос:

– Наша семья занималась мирным трудом. Что плохого мы вам сделали? Что лично я, которой было тогда шесть лет, сделала вам плохого?

Карпов ответил, что он лично тоже ничего плохого ее семье не сделал.

Заседание спокойно шло своим чередом, пока очередь не дошла до депортированной семьи Леппик. При упоминании этой фамилии вдруг зарыдала пожилая женщина, сидевшая в задних рядах: «Minu ema! Minu ema!» («Моя мама! Моя мама!»). Оказалось, это потерпевшая Инна-Вайке Леппик, которая, будучи 13-летней девочкой, вместе с родственниками была депортирована в Красноярский край. Рыдания не прекращались, женщину всю трясло. Перерыв не помог, пришлось вызывать «скорую помощь»...

Выступая в прениях, прокурор согласилась, что Карпов не нарушал существовавших в 1949 году законов. Но, начиная с 1994 года, когда в Уголовный кодекс ЭР была включена статья 61-1 – «Преступления против человечности и военные преступления» – он может быть привлечен к ответственности. Согласно международным нормам, такая статья имеет обратную силу (т.е. может применяться при расследовании деяний, совершенных до ее включения в УК), а понятие срока давности на преступления против человечности не распространяется.

Прокурор полагает, что вина подсудимого в таком преступлении, а именно в депортации коренного населения 25 марта 1949 года, полностью доказана. Отягчающее обстоятельство – депортации были подвергнуты дети и пожилые люди. Смягчающее – подсудимый «не проявлял инициативы и служебного рвения». Мнение прокурора – назначить Карпову минимальное наказание, предусмотренное данной статьей, то есть 8 лет лишения свободы. Учитывая возраст, личность подсудимого, отсутствие судимости – считать наказание условным, если в течение трехлетнего срока подсудимый не совершит правонарушения.

Речь адвоката была лаконичной, без внешних эффектов, только по материалам дела. Лишь в самом конце он слегка коснулся политической составляющей, заметив, что ни в одном международном правовом документе не зафиксирован факт оккупации или аннексии Эстонии Советским Союзом, однако эти термины фигурируют в статье УК, по которой судят Карпова. Но и без этого адвокат убежден, что вина его подзащитного не нашла подтверждения. Поэтому его следует оправдать.

– Если приговор будет таким, как предлагает прокурор, то Карпов легко отделается, – высказала свое мнение потерпевшая Хельги Мянник. – Но я надеюсь, он хотя бы поймет, что тогда натворил...

Каким было последнее слово Карпова, и так понятно.

После суда, когда все было закончено, и осталось дождаться только приговора, я подошел к Юрию Изосимовичу, чтобы кое-что уточнить. А в результате мы простояли на холодном ветру два часа. Он рассказывал о своей жизни. О том, что стыдиться ему нечего, что ни одного закона не нарушил, и эстонскому народу он не враг.

Но как же быть с теми злосчастными рапортами?

– Глупо, конечно, получилось, – помолчав, сказал Юрий Изосимович. – Честное слово, не помню, когда подписывал. Я же говорю – другим голова была занята. Да и попробуй не выполни приказание! Тут же под трибунал пошел бы! Только за то, что опоздал на службу, и то вон как наказали. Это сейчас легко рассуждать, а тогда был 1949-й год... Хорошо, я согласен: легкомыслие, безответственность, халатность. Но геноцид? Нет!

Беда не приходит одна. Следствие и суд, а также страшная болезнь жены – все свалилось почти одновременно.

– Я никогда не встречал таких совестливых людей, как моя супруга. Слова грубого в жизни никому не сказала. Этим она очень похожа на мою мать, – рассказывал Юрий Изосимович. – Вы не представляете, каким ударом стала для нее новость о том, что я – под судом.

Он извинился и пошел. В онкологию, к жене.

Вот такая выпала честь бывшему старшему оперуполномоченному Харьюского райотдела госбезопасности Юрию Карпову – на старости лет отвечать за преступления ушедшего в историю сталинского режима и его вождей.

– Подлая, животная месть – вот что это такое! – сказал в сердцах после первого заседания бывший коллега Карпова, которому суд еще предстоит. – Месть тем, от кого зависело меньше всего...

Не для того наши законодатели сочиняли статью о преступлениях против человечности, геноциде, расширив их общепринятую трактовку за счет эстонской специфики (деяния по отношению к «лесным братьям» и депортация), чтобы потом оправдывать будущих подсудимых.

Вот и Юрию Карпову вынесен обвинительный приговор – полностью совпадающий с мнением прокурора.

Но реальный срок или условный – Юрию Изосимовичу не важно. Он признан виновным в преступлении, которого не совершал – вот что принципиально. Поэтому, естественно, приговор будет обжаловаться. Вплоть до Европейского суда, если потребуется.

Интересно, будут ли меньше саднить раны у Вийве Лаурик, Урве Лайметс, Хельги Мянник, Инны-Вайке Леппик и многих других, кого коснулась та трагедия, после того, как неведомого им Юрия Карпова, бывшего «винтика» в лице старшего оперуполномоченного суд признал виновным? Посчитала ли Эстонская Республика, что тем самым историческая справедливость восстановлена?

Наверное, еще не вполне. Ибо через несколько дней в Курессааре должен начаться очередной аналогичный процесс над целой группой бывших сотрудников госбезопасности. В ожидании большого стечения публики снят зал в Доме культуры.

«День за Днем», 08.11.2002